— А хто вам казав, що такий поезд е?
— Как, отменили?
— Ни. Не отменяли. Не було його зовсим!
— Странно!
Павлик с обескураженным видом протиснулся сквозь толпу обратно. Мельком он заметил, как элегантно одетый гражданин уверенно поднял его чемодан и спокойно направился к выходу на перрон. Павлик расстегнул ворот рубашки и… увидел Лену.
Странная штука человеческая память. Бывало, Павлик, проведя с Леной несколько часов, никак потом не мог вспомнить, как она была одета. Вроде бы тут, на вокзале, Павлику тем паче было не до Лениного туалета. Однако теперь все до мелочей отпечаталось в его мозгу, словно кругом была абсолютная тьма и световой луч выхватил из нее только фигурку девушки: и белое полотняное платье, туго обтянувшее тело, и синий тонкий поясок, и синие же босоножки, и большую полосатую, точно скроенную из шкуры зебры сумку… Лена застыла посреди вокзального зала. Ее широко раскрытые глаза были устремлены — нет, не на Павлика… Она смотрела вслед элегантному гражданину, который, гибко покачивая плечами, уходил с чемоданом Павлика на перрон, на посадку…
«А, черт!» — Павлик безотчетно рванулся к Лене. Она, словно очнувшись, взглянула на него, резко повернулась и побежала к выходу. Присев на первую попавшуюся скамейку, Павлик вытер лоб платком. Посидел несколько минут и вышел на шумную, многолюдную, раскатанную машинами и троллейбусами, пыльную, несмотря на зелень сквера, вокзальную площадь, плывущую в мареве под лучами сумасшедшего полуденного солнца…
Антон Белецкий
РАЗГОВОР В ПАЛЕ-РОЯЛЕ
Вчера в обеденный перерыв, только я стал спускаться со своего «Ганца», бежит Клава Сахарова — она в плановом секторе нашего грузового района в порту работает — и кричит еще издали:
— Белецкий! Белецкий!
Спрыгнул я на землю около огромных ящиков с надписью: «Индия. Бхилаи. Металлургический комбинат» — как раз их-то я и сгружал с железнодорожных платформ. Клава подлетает, запыхавшись:
— Слушай, Белецкий, тебе из бюро пропусков уже раз пять какая-то девушка звонила. Охрименко ее фамилия. Просила выйти к проходной. Говорит — очень срочно. Слушай, это не та, что драмкружком руководит?
Лена сидела у фонтанчика перед Управлением порта. Губы у нее дрожали.
— Антон, это ужасно. Ужасно… — Она всхлипнула.
— Что случилось? Ну, что ты, Лена, ну, что ты…
Абсолютно не знаю что делать, когда девушка плачет!
— Я… я поехала узнать, насчет билетов… Решила в отпуск в Закарпатье… И вдруг… — Она опять всхлипнула, вытащила платочек. — Давай уйдем отсюда куда-нибудь, на нас смотрят…
Вы знаете, что такое одесский Пале-Рояль? Это уютный скверик около Оперного театра. Он со всех сторон окружен домами, и там можно устроиться так, чтобы никто не мешал. Между прочим, когда-то это было любимое место всяких биржевиков, дельцов, коммерсантов и спекулянтов. До революции и при нэпе — мне Женька Шлейфер рассказывал. Теперь, конечно, ничего этого нет. Сидят и беседуют обыкновенные люди. Днем — главным образом пенсионеры.
Туда мы и пришли с Леной, в этот самый Пале-Рояль. Выбрали скамейку. И Лена принялась рассказывать…
Словно ящик сорвался с крана и стукнул меня по макушке! Но мне хотелось найти какое-нибудь обыкновенное объяснение.
— Слушай, а может, это просто жулик, и он украл у Павлика чемодан? А? — спросил я.
— Какое там! Павлик поставил чемодан и отошел в сторонку, словно никакого отношения к нему не имеет. Отошел и наблюдал. А как увидел, что этот тип взял чемодан, — так сразу повернул к выходу. Антон, это точно — он тайком передал чемодан. Прямо как в детективном фильме… Что делать, Антон?
— Надо с кем-нибудь посоветоваться.
— Может, с твоим батей?
Ну, правильно, как это я не сообразил сразу. Вот ведь действительно… Мой батя — именно тот, кто нам нужен.
ПАВЛИК СТАНОВИТСЯ ПРООБРАЗОМ…
Как же все это произошло? Нет, вы подумайте — жил, работал рядом с тобой парень, которого ты уважал… ну, и в общем, как бы это сказать, — считал примером… дружил с ним… И вдруг! Как это могло получиться?! Разве когда-нибудь бывает «вдруг» неизвестно отчего?.. Были, значит, какие-то причины… Что-то должно было привести его к этому, постепенно подготовить… А может, все это — просто-напросто дурацкое стечение обстоятельств?
Вот вы говорите — предчувствие. Не первый раз я о нем слышу. И даже читал — может, попадались вам статьи про телепатию, про парапсихологию и так далее? У меня никогда никаких предчувствий не случалось. И в тот день я тоже ничего особенного не ощущал. Не знаю, возможно, для этого нужна какая-то особая нервная система. Страшно чуткая, как какая-нибудь радарная установка. У меня такой нервной системы нет. Настроение у меня всегда ровное, никаких таких внутренних необъяснимых тревог не бывает. Почти всегда мне весело. Говорят, это от молодости и с течением времени пройдет. Но я, например, чувствую, что за последнее время здорово повзрослел. Даже внешне — по-моему, мне можно дать куда больше двадцати и я выгляжу не моложе Павлика Кольцова. Но что касается характера — то он у меня действительно веселый. Однажды диспут у нас в порту, точнее — на нашем районе порта, устроили на тему: «Каким будет молодой человек при коммунизме». Замсекретаря по пропаганде у нас в комсомольском бюро — Женя Шлейфер. Вообще-то его правильнее, конечно, называть Евгений Маркович, ведь он инженер и работает стивидором, — но все привыкли звать его Женей — еще с тех времен, когда он был грузчиком и без отрыва учился. Так вот Женя замечательно все организовал. Публики навалило со всего порта. На бюро решили, что вступительное слово должен делать я. Я-то, конечно, возражал, говорил, что лучше начинать Жене, поскольку он эрудит. И вообще мероприятие шло по плану сектора пропаганды, а не культсектора. Но Женя настоял: «Пусть, — говорит, — молодые активисты привыкают. Скоро им нас, стариков, сменять». Ну, бюро его поддержало. Подготовился я как следует. Несколько вечеров из библиотеки не вылезал. Выступал удачно, это после все говорили. Даже один раз сострил, в зале засмеялись. Женя Шлейфер потом одобрил: «Экспромт класса «А»!» Зато Кирилл Васильевич Резнюк — с юридического факультета (мы его пригласили как научного работника, чтобы он подвел итоги дискуссии), — не успел я на место сесть, на меня зашипел: «Нашел повод для шуточек, тоже мне Березин и Тимошенко! Ты же дал неверный настрой собранию!» Но я с Кириллом Васильевичем не согласился. По-моему, смеха нечего бояться. Даже на серьезных мероприятиях.
Между прочим, я очень удивился, когда Павлика на диспуте увидел. Он такие мероприятия игнорирует. Что с ним поделаешь? Несоюзная молодежь.
А тут вдруг сам заявился на диспут. И когда Кирилл Васильевич стал мне вполголоса разнос устраивать, резко его перебил: сухари, говорит, хороши только к чаю! Кирилл Васильевич аж взвился. На их перепалку стали оборачиваться. Смотрю, оратора-то очередного почти никто и не слушает, того и гляди диспут сорвется. Но тут Женя Шлейфер постучал карандашом по столу — он ведь председательствовал:
— Товарищи, товарищи, зачем же вы там свой автономный диспут устраиваете? Давайте уж с трибуны. Тем более, я слышу — ваша полемика вполне укладывается в тему. А что — нет? Будет ли чувство юмора при коммунизме…
Все захохотали, а Кирилл Васильевич надулся. Но что интересно — после этого полемика по-настоящему и разгорелась. Многие ведь готовились, тезисы составляли, а тут стали выступать безо всяких бумажек. И как здорово! Вы не поверите — Павлик тоже попросил слова. Он говорил спорно, но, честное слово, интересно! Знаете, что он заявил? «Вот, мол, мы тут дискутируем — каким будет молодой человек при коммунизме. А, по-моему, ставить вопрос так еще преждевременно. Надо было сформулировать тему иначе: каким не будет человек при коммунизме. И живые, дескать, примеры тут же в зале присутствуют. Ведь каждый третий — на пятьдесят процентов из пережитков проклятого прошлого состоит». Можете себе представить, какой концерт начался? Все кричат: докажи! клевета! Ты что, одного себя считаешь непогрешимым, да? «Ну, что вы, — отвечает Павлик, — лично у меня пережитков еще больше, наверное, процентов около шестидесяти, так ведь я, во-первых, не комсомолец, а во-вторых — это дополнительное доказательство, что я прав…»
Тут народ стал буквально рваться на трибуну. Одни начисто отрицали все утверждения Павлика. Другие говорили, что он прав, но не во всем. Третьи кричали: по существу верно, а по форме — издевательство. И каждый, конечно, сообщал, каким он лично представляет себе коммунистического человека. А Клава Сахарова из планового сектора сказала так:
