Она не плакала. И в этот момент он пожалел, что она не плачет. Она словно плюнула ему в лицо и, побледнев, метала молнии своими карими глазами.
– Мэри, давай постараемся понять друг друга, – предложил он.
– Хорошо. Давай.
– Наши отношения остались в далеком прошлом. Ты замужем, я женат, у нас обоих есть дети…
– И ты обвиняешь моего ребенка в убийстве.
– Мэри…
– Разве это не так, Хэнк?
– Да, обвиняю, – кивнул он. – Я работаю на этот округ, и моя работа – защищать жителей округа. Твой сын совершил убийство, и как государственный обвинитель.
– Мой сын не имеет к убийству никакого отношения! Его совершили другие!
– Если это правда, я выясню ее до суда.
– Он даже не состоит в банде!
– Мэри, поверь мне, здесь не карательная контора. Прежде чем передать дело в суд, его тщательным образом расследуют. И если обнаружатся какие-либо смягчающие обстоятельства…
– О, перестань, перестань, Хэнк, пожалуйста! Я не ожидала от тебя такого. От незнакомца – да, но не от тебя, не от Хэнка Белани.
– Белла, – мягко поправил он.
– Я – Мэри, – тихо произнесла она, – девушка, которую ты когда-то знал. Мэри! Которая когда-то любила тебя… очень сильно. – Она сделала паузу. – Так что не говори мне о смягчающих обстоятельствах.
– А что ты хочешь от меня услышать, Мэри?
– Что моего мальчика не отправят на электрический стул…
– Я не могу обещать тебе ничего…
– ..за преступление, которого он не совершал! – закончила она.
В комнате снова повисло молчание.
– Никто не расплачивается жизнью за то, что не совершал, – сказал Хэнк.
– Ты действительно веришь в это?
– Да, верю.
Она посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом:
– Похоже, передо мной совсем другой человек…
– С нами обоими многое произошло за эти годы, – развел руками Хэнк. – Не можем же мы ожидать…
– Странно, – устало произнесла она. – Я пришла в этот кабинет, ожидая увидеть незнакомца, – и я его увидела. Я тебя совсем не знаю. Я даже не знаю, повлияет ли то, что произошло когда-то между нами, на судьбу моего сына. Насколько я могу судить…
– Не говори так, Мэри! – резко перебил он. – Я – юрист и верю в справедливость. К твоему сыну отнесусь по справедливости. Признаюсь, я очень страдал после того, как получил твое письмо, но все это было очень давно, я стал взрослым и забыл о своей боли.
– А мой сын станет взрослым? – тихо спросила она.
Ответа не последовало.
* * *
Днем он зашел в кабинет к Холмсу. Большинство журналистов фамильярно называли шефа отдела по расследованию убийств Шерлоком, но все служащие звали его Эфраимом, то есть его настоящим именем. Круглое лицо этого невысокого седовласого человека в очках придавало ему сходство с телевизионным комиком. Однако впечатление было обманчивым: Эфраим Холмс был начисто лишен чувства юмора.
– Какие у тебя вопросы, Хэнк? – спросил он. – Я занят.
– Дело Морреса, – без предисловий заявил Хэнк.
– А что с этим делом?
– Я хочу от него отказаться. И прошу назначить обвинителем кого-нибудь другого. Холмс резко поднял голову:
– Почему, черт побери?
– По личным причинам.
– Каким?
– По личным причинам, – повторил Хэнк, не желая вдаваться в подробности.
– Ты боишься?
– Нет. С чего ты взял?
– Не знаю. Вся эта газетная шумиха. Эти ублюдки уже предрешили ход дела. Вопят о смертном приговоре. Я и подумал, может, ты из-за них дергаешься.
– Нет. Газеты тут ни при чем.
– Тогда в чем дело? Думаешь, у нас мало шансов на победу?
– Нет, дело в наших руках.
– По обвинению в убийстве первой степени?
– Да, по обвинению в убийстве первой степени.
– Тогда какого черта ты хочешь от него отказаться?
– Я же сказал тебе: по личным причинам. Эфраим, я бы хотел взять самоотвод.
– Кто-нибудь из этих ребят каким-то образом связан с тобой?
– Нет.
– Тебя беспокоит требование смертной казни для мальчишек?
– Нет.
– Ты не любишь пуэрториканцев?
– Что?
– Я говорю…
– Я слышал. Что за странный вопрос?
– Не будь таким заносчивым. Ненависть» не выбирает себе юрисдикцию. Может быть, ты один из тех, кто считает, что город только выиграет от смерти таких людей, как Рафаэль Моррес. Может быть, ты считаешь убийство оправданным?
– Что за вздор! – воскликнул Хэнк. – Никто не имеет права так думать.
– Неужели? Тогда тебя ждет большой сюрприз. – Холмс Помолчал, затем продолжил:
– Я пока не вижу оснований для передачи дело другому.
– Можно объяснить это так: пусть защита пустит слух, что государственный обвинитель с предубеждением относится к делу.
– Значит, ты все-таки не любишь пуэрториканцев?
– Я говорю не о предубеждении такого рода.
– А о каком?
– Эфраим, я не могу тебе всего объяснить. Просто Хочу отказаться от дела. Я только что начал работать с ним, так что время еще не упущено. Кроме того, контора, полагаю, только выиграет от моего отказа.
– Ты так думаешь, да? И кому, По-твоему, Я должен передать дело?
– Это тебе решать, а не мне.
– Я когда-нибудь уговаривал тебя, Хэнк? Скамей?
– Нет.
– Хорошо. Если я всем скажу, что ты лучший обвинитель в этом офисе, ты поймешь, что я не пытаюсь просто польстить тебе. А это очень важное дело, гораздо важнее, чем ты…
– Это просто еще одно убийство, Эфраим. Мы ведь ведем дела по сотням убийств каждый…
– Пойми ты, это не просто еще одно убийство. Это чертовски важное дело. И я хочу, чтобы его вел именно ты, и босс этого хочет, поэтому я не отдам его никому другому, если ты не Представишь мне веских оснований.
– Ну хорошо, – вздохнул Хэнк. – Я знаком с матерью одного из парней. Дипаче.
– Она твой друг?
– Нет, не совсем. Я знал ее еще в молодости, до армии.
– Насколько близко ты ее знал?
– Она была моей девушкой, Эфраим.
– М-да. Понятно.
– Я попросил ее ждать меня, когда отправлялся на фронт. И вскоре получил от нее «Дорогого Джона»[4]. До сегодняшнего дня я ее ни разу не видел.
– Когда все это было?
– Лет пятнадцать назад.
– Много времени прошло, Хэнк.
– Да, но защита может использовать этот факт и тем самым ослабить наше дело.
– Каким образом?
– Допустим, они вызовут Мэри для дачи показаний. Что, если она заявит, что в 1943 году бросила меня, и теперь государственный обвинитель в отместку требует смертной казни?
– Насколько хорошо ты ее знал, Хэнк?
– Я же сказал тебе. Она была…
– Ты спал с ней?
– Нет. Ничего подобного.
– Она способна дать ложные показания под присягой?
– Ради спасения сына? Конечно! Она скажет и сделает все, что угодно.
– Тем не менее не думаю, что это может причинить нам вред. Ни с какой стороны.
– Хотел бы я с тобой согласиться.
– Сейчас я тебе кое-что объясню, Хэнк. Ты сказал, что это всего лишь очередное убийство, а я сказал, что это не так. Хочешь знать, почему?
– Да.
– Хорошо. Начнем с того, что весь город уже стонет от несовершеннолетних преступников. О них кричат на каждом углу: полицейские, учителя, судьи, журналисты, присяжные. Кругом одни эксперты, которые, видите ли, подсчитали, что ежегодно примерно два процента или чуть больше несовершеннолетних преступников умудряются избежать суда. И знаешь, к чему они призывают? Давайте, говорят они, проявим твердость! Исключим смутьянов из школ! Оштрафуем родителей! Введем комендантский час! Максимальные тюремные сроки! Остановим убийц! Докажем им, что мы настроены серьезно!..
Бог мой, все они настроены серьезно, но они – всего лишь горстка вице-президентов компаний, которые не могут решить, как лучше продать свою продукцию. Может быть, решение так и не будет принято, но это уже не наша проблема. Я говорю тебе все это только для того, чтобы показать, какое на нас оказывается давление. Нас всеми способами вынуждают устроить показательный суд над этими убийцами. Все требуют отправить их на электрический стул: пусть другие поймут, насколько страшен меч правосудия.
– Эфраим, наша контора никогда не поддавалась…
– Это во-первых, Хэнк! А сейчас я тебе докажу, почему это дело считается таким важным и почему его должен вести лучший юрист нашего офиса. Пунктом два идут толерантные группы. Убитый мальчик оказался пуэрториканцем. Пуэрториканцы нашего города, вероятно, самые угнетенные люди в мире, новые козлы отпущения для обезумевшего общества. Как только пуэрториканец совершает преступление, газеты ликуют. Журналисты считают делом принципа ловко манипулировать сформировавшимся предубеждением и выдать образ готового злодея. Я не хочу сейчас углубляться в психологию и выявлять связь между преступлением и национальными меньшинствами. Я хочу сказать только одно. На этот раз жертвой стал пуэрториканец. И теперь все толерантные группы требуют справедливости – по-моему, вполне обоснованно – для убитого Рафаэля Морреса. Короче говоря, нас просят проявить не просто твердость, а твердость без всякой дискриминации, показать, что нам не важно, какой цвет кожи у убийцы – белый, черный, коричневый или желтый. Мы должны показать, что правосудие – не только карательный орган, но и справедливый.
