– Манные каши и кисели не становятся миллионерами, Лена! – донесся до нас суровый голос Анны Ивановны. – Уж тебе это хорошо должно быть известно.
– Эт-та точна-а! – вдруг раздался над моим ухом хрипловатый голос, и мужчина в помятом черном пиджаке, тот самый, что минутой раньше мирно почивал на диванчике, опустился прямо на журнальный столик рядом со мной и Родионом Потаповичем. – Эт-та она пральна-а-а сказала… дурра!
Седые волосы мужчины растрепались и упали на лоб. На переносице молодецки, как храбрая собака на заборе, косо сидели очки. Босс оглядел подвыпившего гостя, чуть приподнялся с диванчика, был подчеркнуто вежлив:
– Простите, с кем имею честь?
– Эм-м… а как же меня, собственно, зовут… н-да! Кстати, а вы не видели, куда делси-и… э-э-э… мой правый башмак? Не видели, нет?
Первая же его фраза вызвала мгновенную реакцию: беседовавшие в нескольких метрах от нас Елена и Анна Ивановна как по команде поднялись и, не оборачиваясь, направились к выходу из галереи. До меня, впрочем, долетели тревожные их голоса. В самых дверях Елена обернулась, она смотрела в нашу сторону, и мне между ветвями пальмы удалось поймать ее взгляд. Он был холоден и насторожен…
Глава 3
– Без сомм…нения, обсуждали они сегодняшнего юбиляра… да-с! – заявил седой нетрезвый господин, опрокидывая столик, на котором сидел. Последствия этого оказались прискорбны для несчастного, потерявшего башмак: он пребольно шмякнулся спиной об пол и стал ругаться.
Родион приподнялся с дивана, на этот раз чуть больше, и проговорил – в его голосе уже звучали требовательные нетерпеливые нотки:
– Я вас уверяю, что около нашего дивана вашего башмака нет. Так что, прошу вас, если вы устали, то пройдите в комнаты для отдыха и там поспите.
Мужчина поднял на Родиона веселый взгляд и отозвался, хитро прищурив один глаз:
– Твой диван, мой диван… было ваше – станет наше. По закону военного вре-ме-ни! А степная трава пахнет горречью, малладые ви-итра зе-ле-ны! Пррросыпаемся ммы – и грра…хочет над полночью!..
– Товарищ, вы пьяны, – терпеливо сказал Родион и, повернувшись ко мне, спросил: – Может, охрану вызвать?
– Да не надо, – ответила я. – Хороший мужчина, только вот перебрал немного. Главное, чтобы без эксцессов.
– Во! – обрадовался пьяный гость банкира Маминова и цекиста Климова. – А я что говорю? Главное, чтоб человек хорроший был!!
Он наклонился вперед и попытался было меня поцеловать в щеку, но я ловко уклонилась. Он пошатнулся и сказал:
– Да… а юбиляррру… я ж ничего и не подарил!
– Я думаю, он в твоих подарках и не нуждается, – пробормотал себе под нос Родион.
Если у седого и была нарушена координация движений, то со слухом у него все было в порядке. Он явно расслышал, что сказал босс, и выговорил:
– А вот пойду и подарррю. Да! А что ж… вы меня не знаете. Не зна… не зна-ете, где мой башмак?
Родион повернулся ко мне с тем муторным страдальческим выражением, с каким он почти ежедневно поднимался на третий этаж успокаивать разошедшегося в отсутствие вышедшей в магазин Валентины отпрыска. А пьяный мужчина продолжал трясти растрепавшейся седой челкой и развивать свою мысль:
– Вот пойду и поздравлю. У меня тут и припасен… подаррочек такой.
– Я думаю, вас не пустит к Маминову охрана, – сказала я.
– Н-да? – вскинул он брови. – Вот… зза-бот-ливая вы наша!..
Он полез с поцелуями вторично, но я снова уклонилась и на этот раз чуть подтолкнула его в бок, отчего он в целях сохранения равновесия взмахнул руками, да так удачно, что сбил с переносицы Родиона его очки. Те моментально описали дугу и врезались в кадку с пальмой. Сиротливо хрустнуло стекло. Босс пощупал «голое» лицо и поднялся теперь уже в полный рост. И по тому, как бойцовски взъерошились волосы на затылке у босса, и по тому, как сверкнули его маленькие, но в высшей степени вырази́тельные глаза, я поняла, что юбилей без рукоприкладства не обойдется.
Родион тоже недурно выпил, понятно. Вот оттого и горячится. Я схватила босса за руку и почти силой усадила обратно на диван:
– Родион Потапыч! Ну честное слово! А вы, гражданин в одном ботинке, – повернулась я к седому, – идите прилягте, прошу вас.
Вместо того чтобы последовать этому совету, гость в одном ботинке повел себя еще более вызывающе – он расхохотался и, перемежая свои слова иканием, пробормотал:
– Как ты его назвала? Ро-ро…дион По-по…по-па…та-пыч? А, ну как же я сразу не…
Босс стремительно вскочил и холодно выговорил:
– Вот что, милейший. Вы вполне можете оказаться банкиром или генералом ФСБ, общий контингент гостей к тому располагает, но я не дам себя оскорблять! Ясно тебе?
– Но… ты… эт-та… – начал было тот, но Родион тотчас же перебил его:
– И знать не знаю, где твой ботинок! Сам, сам ищи, понятно тебе? Мария, пошли!
Мы поднялись с дивана и тут же увидели, что в галерею входят Анна Ивановна и Елена, а с ними – еще трое мужчин. Над обнаженным плечом Елены мелькнуло сосредоточенное бледное лицо Маминова.
* * *
Маловыразительные светлые глаза экс-банкира недоуменно окинули галерею. Чуть за ним следовал неизменный телохранитель-азиат. На некотором расстоянии от них катился еще один представитель сильного пола, но вполне веселый и жизнерадостный, на его лице лучилась белозубая улыбка, а глаза приветливо и маслено поблескивали. Это был Мавродитис.
Елена и Анна Ивановна остановились у самых дверей, а дальше направились только Маминов и его телохранитель. Мавродитис задержался возле дам, что-то говорил им, весело и бурно жестикулируя, но принужденно улыбалась и согласно кивала только хозяйка дома, а ее дочь даже не потрудилась изобразить, что она слышит Телемаха Одиссеевича. Полные чувственные губы ее подрагивали, выдавая, что происходящее задело ее за живое.
Только что именно – я пока не понимала. Неужели то, что их разговор стал хотя бы частично слышен другим? Да нет, вряд ли. Если бы они стремились к конфиденциальности, то устроились бы в одной из комнат загородного дома Климова. Мнение общества, я так понимаю, вообще мало волнует эту Елену. Нет, тут что-то другое.
Иначе не явился бы сюда Маминов собственной персоной.
Впрочем, все выяснилось в первую же минуту. В первой же фразе. Первым же словом экс-банкира.
– Папа, – сказал он своим спокойным скрипучим голосом, и у Родиона запрыгали губы, а у меня дрогнули ресницы и широко раскрылись глаза, – я просил, чтобы ты вел себя прилично. Я же предупредил тебя: ради бога – без выходок.
– Б-без динамитных шашек в торте, как говорится, и без пьяных п-попов на столах, – отозвался тот. – Это я все помню. И я все выполнил. А что я, собственно, такого сделал? Беседую со своим крестником, разбил ему очки, безобразничаю помаленьку – и все тут. Да, кстати, – он осмотрел всех тех, кому адресовались его слова, и обратился сначала к Родиону Потаповичу, а потом к Маминову: – Вот, познакомьтесь. Вы же это, в некотором роде… братья. Один – биологический сын, второй – крестный. А то как-то непонятно, когда гость и юбиляр… м-м-м… между собой не знакомы. Смешно, но факт. Ты не узнал меня, – повернулся он к моему боссу, – и я тебя тоже не узнал. Лет пятнадцать не виделись, а? Так что ты меня извини… я не над тобой смеялся, а над собой… когда понял… что соб-ствен-ного… собственного крестника не узнал.
– Ничего, Пал Борисыч, – уронил озадаченный Шульгин.
– И все-таки, папа, – холодно выговорил Маминов, не обращая никакого внимания на Родиона Потаповича, – я прошу вести себя потише. Иначе приставлю к тебе Хала, – он кивнул на будто окаменевшего охранника-азиата, – он будет учить тебя хорошим манерам.
– Да-а, нау-учит! – присвистнул Маминов-старший. – Как известно… м-мичман Халмурзаев по прозвищу Хал в пору своей военно-морской службы имел на погонах две звездочки, что значительно превышало количество его мозговых извилин… уф! Выговорил. А теперь, стало быть, отставной м-мичман Халмурзаев…ик!.. будет учить меня хорошим манерам. По-нят-на-а!
– Я приношу вам извинения за поведение моего отца, – обращаясь к нам, сказал Маминов подчеркнуто любезно. – Он немного переусердствовал, налегая на напитки. Я сейчас отправлю его отдыхать. Хал!
Могучий телохранитель-азиат направился в сторону Павла Борисовича, но тот решительно замахал на него руками:
– Да и не пробуй даже подходить ко мне, меружан обезьяна! Кто пьян? Я пьян? Это, может быть, философский вопрос… кто из нас больше пьян! Да.
Хал продолжал молча идти на отца своего шефа.
– Да что ты на меня так смотришь? – выговорил Павел Борисович.
Хал протянул к нему руки, но Маминов-старший неожиданно проявил проворство и, увернувшись от телохранителя, произнес быстро-быстро, как бы боясь, что его перебьют:
– Ты, Леша, не прав. Ты, Леша, горячишься. Я тебе даже подарок еще не сделал, а ты меня, родного отца, рад уж в какую-нибудь комнатенку закатать, чтобы я тебя своим антиобщественным видом не дис-кре-ди-ти-ро-вал!
