А вот и предмет воспоминаний нарисовался.
Красавец-дом – трех-? четырехэтажный? – даже проглядывая через высоченную ограду, представал безусловным произведением архитектурного и строительного искусства. Этот «домик» и где-нибудь под Цюрихом смотрелся бы не менее впечатляюще.
«Молодец, Марк», – вынуждена была констатировать Татьяна Ивановна. Против очевидного не попрешь – домище замечательный. Что, впрочем, ни на йоту не меняет ее тогдашней оценки событий: сносить старый дом при живом Вениамине Гедальевиче не следовало. Вот и все.
Марк встречал бывшую жену у ворот.
– Может, хватит уже на этой лайбе ездить? – упрекнул он ее. – Хочешь, «вольву» мою возьми. Хочешь, еще что-нибудь купим.
– Марик, я живу на свою зарплату, – прикрыла ненужную тему Логинова, а чтобы не обижать лишний раз бывшего мужа, смягчила жесткий смысл сказанного – мягко дотронулась до его руки.
И тут же пожалела об этом; Марк дернулся, а лицо его стало, как у ребенка – обиженным и надеющимся одновременно.
Сейчас скажет что-нибудь типа «Может, не будем заниматься ерундой?». Или: «Давай начнем все заново, мы же любим друг друга».
Конечно, любим. Прямо как брат с сестрой. Но нельзя же спать с братом!
Чтобы не допустить развития неприятной темы, Татьяна спросила:
– А где твоя девушка?
– Какая? – не врубился Марик.
Значит, у него их много.
Как ни странно, прожив в официальном браке тринадцать лет – и немало до этого в неофициальном, – ревности к его возможным новым подругам Татьяна не испытывала. Наоборот, их постоянное присутствие сделало бы ее жизнь легче. А так – неприятное ощущение, что оставила несовершеннолетнего, одного в большом городе.
– С Аленой мы расстались, – нехотя сказал Марик. – Больше постоянных нет.
– Почему расстались? – спросила Татьяна.
– Она очень хотела замуж. А я – не очень.
– Ну и зря. Любая девушка в конце концов очень хочет замуж. А Алена – неплохая девушка. По крайней мере, если б ты с ней остался, я бы была за тебя спокойна.
– Так ты за меня волнуешься? – спросил, заметно напрягшись, Марик.
– Бывает, – созналась Логинова.
И предупреждая ненужные, на ее взгляд, объяснения, предложила:
– Давай не будем на эту тему. Ничего не изменилось. Ни у тебя, ни у меня, ни у нас.
Марик тяжело вздохнул и повел Татьяну в гостиную.
Хоть и не любила Логинова это жилище, но не могла в очередной раз не отметить вкуса архитектора и интерьерных дизайнеров.
Все здесь было гармонично.
Не красиво даже, у красоты есть такое уязвимое место, как предпочтения наблюдающего, а именно гармонично.
Любишь ли ты хай-тек, барокко или модерн – гармония одинаково понятна и приятна любому глазу.
– Замечательный у тебя дом, Марик, – сказала она.
– Жалко, что папа не успел в нем пожить, – сказал, вздохнув, экс-супруг.
– Жалко, – согласилась Татьяна. Она очень уважала своего свекра – и как врача, и как человека.
– Ты была права. Наверное, надо было дождаться, когда папы не станет, – вдруг сказал Марик. – Мы ведь уже знали диагноз.
– Не мучай себя. Все равно теперь ничего не изменить. – Татьяне вдруг нестерпимо захотелось погладить его по коротко стриженной макушке.
Она даже вспомнила, когда впервые это сделала.
Мальчишки с соседней улицы отняли у Маркони – такая у него была кликуха – велосипед. Да еще – чтобы не сопротивлялся – дали ему парочку несильных, но обидных тумаков.
Марконя стоял посредине их проулка и плакать не плакал, а так, тихонечко – поскуливал.
Татьяна знала, что не от потери велосипеда, к тому же временной: насовсем забирать аппарат считалось воровством. Вот покататься – дело житейское.
Да и не был он никогда жадным мальчиком. Просто – не очень уважаемым улицей. Одним словом – Марконя.
Вот и сейчас Марконя плакал скорее от унижения, чем от боли или «упущенной материальной выгоды», как стали говорить позднее.
Татьяна тогда подошла к Марконе и сказала:
– Знаешь, что нужно сделать?
– Что? – спросил он, сразу перестав скулить.
– Подойти к Немцу и дать ему по морде.
– Как это? – с ужасом произнес Марконя, представив, как он будет бить по морде второгодника Кольку Немцова. По крайней мере, три минуты назад, когда Немец отнимал у него велик, у Маркони даже мысли такой крамольной не возникло.
– Так это! – зло сказала Татьяна. (Хотя, если уж вдаваться в воспоминания, Татьяной ее, кроме бабушки, тогда еще никто не звал. Звали Танька. Или Лога, с ударением на втором слоге. И уж у Таньки Логи ни один человек с ближайших пяти улиц не попробовал бы отнять велик.)
– Немцу – по морде? – снова примерился к притягательно-ужасному Марконя. И, не осилив вершины, еще разик скульнул.
Вот тогда-то Танька Лога и погладила его по макушке. Потому что стало жалко ей парнишку безумно. Почти так же, как представителей угнетенного негритянского народа, когда на внеклассном чтении читали «Хижину дяди Тома».
Даже нет, здесь еще обиднее. Все друг друга знают. Сколько Марконин папа коленок им зеленкой перемазал!
Да и сам Марконя – отличный малый.
Когда Танька заболела ветрянкой, он один не побоялся залезать снаружи на приступок местной одноэтажной больнички и болтать с ней через окно инфекционного отделения.
И книжки ей носил. И математику, с которой у бесстрашной Логи вечные проблемы, сотню раз объяснял.
Нет, Марконя, конечно, был героем не ее романа – если это уместно говорить про третьеклассников. Но уж другом-то был точно!
Марконя от неожиданной ласки девочки, о которой давно и тайно мечтал, чуть не присел. Казалось, еще миг – и он, облагороженный любовью, пойдет бить морду Немцу.
Но не пошел.
Скулить, правда, перестал. И сопли платком – кроме Маркони, никто носовых платков не имел – вытер. А вот драться не пошел.
Пошла Танька.
Нашла всю банду сразу, они и не думали прятаться.
Подошла к Кольке, схватилась за руль велика, выдернула его из рук пацана.
Что характерно, Немец в бутылку не полез. Он, конечно, не Марконя. Но и не самоубийца.
– Марконю чтоб больше не трогал, – спокойно сказала она. – Тронешь его – тронешь меня.
– Втюрилась, что ли? – попытался уязвить ее Немец.
– Втюрилась, – назло ему сказала Лога.
Все. Марконю больше не трогали.
Да и за что трогать?
Он был добрым и щедрым малым. Учился отлично и был рад помочь всем, кто в этом нуждался. После школы пошел, как и большинство детей их поселка, в медицинский. За девчонками чужими тоже не бегал, потому что та, к которой всю жизнь тянуло, была рядом. В общем, веских причин его «трогать» действительно не имелось.
