Тогда Юрик предпринял ещё одну попытку достучаться до объекта воздыханий. И сообщил о своей душевной травме Ольке Кусковой. Тоже как бы под страхом смерти. В любом другом случае это был беспроигрышный вариант, Кускова бомбически тянула связи с общественностью. Только признание Юрика она натурально похоронила. Простофиля Юрик не заметил очевидного: Кускова, которая все перемены потихоньку ходила за Огурцом, не планировала его делить. Уж тем более с Рубановой – та была слишком модная и несправедливо хороша собой.
В общем, Лидочка до сих пор живёт в неведении, и если какое эхо до неё и докатилось, то она явно не придала ему значения. Потому что Юрик с тех пор замолчал и в призовую игру на доверие больше не вписывался. Может, стыдился, а может, морально перерос. Или того лучше – разлюбил, да и дело с концом. Это бы хорошо, безответные чувства – сомнительное развлечение, уж поверьте мне.
Я вспомнил обиженного Юрика, упрямо подпиравшего подоконник. Что с ним не так? С Юриком, в смысле. Хотя и с подоконником тоже, будто без Огурца он бы отвалился.
– Слушай, Кускова, – начал я, – а ты сестричка?
– Ну-у… вообще, да. Нашей мелкой скоро годик. Я маме помогаю её мыть. Детской мочалкой, чтобы кожу не царапала. Такая мягонькая…
Кускова нежно посмотрела на меня, словно я был той самой мочалкой. Я подумал, что девочки всегда нацеливаются немного с запасом. Если даже им нравится кто-то один, то сами они почему-то хотят нравиться кому-то многим. И хотя Олькиной заветной мечтой по моим представлениям был Юрик, я тоже годился для коллекции. Кускова повернулась так, будто я должен был теперь поцеловать её в щёку. Типа закрепить нашу договорённость. На щеке у Кусковой я разглядел два прыщика: совсем маленький и побольше, расковырянный. И… я вдруг понял, ЧТО не так с Юриком.
– Молодец ты, Олька, – похвалил я от души.
– Думаешь? – Она растерялась, сражённая моим неподдельным энтузиазмом.
– Да, – заверил я. – Ты мне здорово помогла. Я… пошёл!
И я пошёл, оставив Кускову под баскетбольной сеткой. Это было не очень-то вежливо, но кролик-мочалка припустил со всех лап, и у него были на то причины.
Я выбежал на крыльцо и чуть не сбил Маринку. Она задумчиво доедала булку, запивая её соком из пакетика.
– Ты чего домой не идёшь? – Я знал, что сегодня у Маринки нет никаких кружков. Не то чтобы я слежу за её расписанием, а просто.
– Ключи забыла, а к маме на работу неохота ехать. Может, в библиотеке посижу, домашку поделаю.
Я понял, что это мой шанс.
– Ты ветрянкой болела? – Я скрестил пальцы за спиной.
– Болела, – Она заулыбалась. – Хочешь Огурцова навестить?
Понимаете теперь, почему с Дёминой всем легко? Мы купили по хотдогу в ближайшем кафе и отправились к Юрику. Мне это было выгодно со всех сторон. Во-первых, он не станет при Маринке поднимать вопрос кто кому настоящий конь. А, во-вторых, и это главное, мне нужно было прикрытие не только в психологическом смысле.
– Слушай, – я чуть не поперхнулся от пришедшей в голову мысли, – а сколько банок было в коробке?!
Она посмотрела на меня, как на больного, но потом сообразила, что я про медуз, которые мозги.
– Три. Или….
Тут она отвлеклась и проводила взглядом Коня, осторожно несущего Лидочкин рюкзак. Миха с Лидочкой жили на разных улицах, но шли почему-то в одном направлении. Маринка тряхнула головой:
– Нет, Сева, кажется, четыре.
– А ты не думала, зачем одной выставке столько одинаковых экспонатов?
– Хм… – сказала Маринка, доставая телефон.
Она едва успела заснять парочку, почти скрывшуюся за углом.
– Хм… – повторила она, разглядывая снимок. – Жалко. Не получилось.
Я заглянул в экран. Голова Коня размывалась, как будто он ей дёргал в момент съемки. Лидочкины волосья тоже поплыли облаком. Фокус был смещён на нижнюю часть кадра. И меня крепко насторожило то, как аккуратно Миха держал Лидочкин рюкзак. Так несут сумку с чем-нибудь хрупким. Это пугающе дополняло уже собранные в моей копилке сведения.
– Интересно, куда они? – подумал я вслух.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– В бассейн, – ответила Маринка и сама удивилась своим словам. – Только… это всё как-то не стыкуется. Миха её на большой перемене позвал. Староконь – Рубанову, прикинь?!
Я вообще-то прикидывал. Конь давно сох по Рубановой, и проявлялось это в безудержном хамстве. Миха понимал, что между ним и Лидочкой стоит непреодолимая стена. Проще говоря – отец Рубановой, который поправит Коню хребет, если увидит на пороге. Но эту стену Миха, может, и прободал бы, только Лидочке было плевать. Такими, как Конь, она брезговала. Если бы могла, Лидочка залила бы его антисептиком с головы до пят, но и тогда не снизошла бы до разговора.
Все мы обходили Коня, не привлекая внимания. А Лидочка сторонилась его демонстративно. В ответ Миха её доводил. Изощрённо и тонко, как будто сдувал у Пушкина. Впрочем, именно Пушкина он и долдонил, только я не сразу просёк – не клеилось с Михиным реноме. Завидя Лидочку в столовой, он сообщал, что «в кухне злится повариха». Когда Рубанову хвалили, добавлял вполголоса, что она «горда, ломлива, своенравна и ревнива…» А то и просто – вставал на перемене в пределах её слышимости и как бы сам себе бубнил сказку о медведихе, которая «пошла на шубу в пятьдесят рублёв»:
«Брюхо распорол, да шкуру сымал, Медвежатушек в мешок поклал…»
Рубанова вела блог, где постила котят, щенят и прочую зверюшечную чепуху. И Миха, конечно, об этом знал.
– Только бабка не спит, – как бы невзначай уточнял он, отступая от Пушкина в народные сказки. – Мою шерстку прядёт, моё мясце варит…
Потом он горбился, весь как-то напыживался и, припадая на одну ногу, шёл по проходу а-ля медведь на липовой ноге. Эта его походочка словно гипнотизировала Рубанову: она точно знала, что будет дальше, но ни разу не покинула сцену заранее. Лидочка покрывалась пятнами, но делала вид, что не замечает представления. Миха в свою очередь делал вид, что разыгрывает его исключительно для себя.
Он пристукивал по партам костяшками пальцев, имитируя стук деревяшки, и двигался в конец ряда, к своему месту. Возле Рубановой он замедлялся, проходил мимо, замирал на секунду, разворачивался и, наклоняясь в её сторону, выдыхал: «Скирлы-скирлы…»
Рубанова вскакивала и, раздувая ноздри, вылетала из класса. «Пуще прежнего старуха вздурилась…» – замечал ей вслед Конь и, приуныв, на время затихал.
Я всегда подозревал, что на досуге Миха почитывает книги. Но закрепившаяся слава хулигана не позволяла ему отступать от роли. На самом деле он был начитанный псих, потому что обзывался образно и в тему. Из-за этого я так и расстроился у Юрика.
То есть, я не за то переживал, конечно, что Конь псих. Я за начитанность переживал. Если совсем честно, я шкурой чувствовал, что Миха – достойная мне замена. И ведь Юрик прав, это я тоже чувствовал: почему все решили, что Конь – плохой друг? Потому что с ним никто не дружил? И что с того. Может, это он ни с кем не дружил. А теперь вот дружит. С Юриком. И нужен я им как корявый апдейт.
– Сева, – сказала Маринка, – у тебя сосиска из булки выпала.
У меня, вообще-то, выпала жизнь из накатанной колеи. Сердце выпало из ритма, и голова из реальности. То, что я успел увидеть и о чём начал догадываться, в реальном мире происходить никак не могло.
Глава 7. Братство Коня
Я пришёл в себя и вспомнил про бассейн. Я уже понял, что Конь, как крокодил Гена, начал искать друзей. Для начала он выбрал Юрика и Лидочку, что вполне объяснимо. Про Лидочку я уже обрисовал, а Юрик – единственный, кого Миха так и не сумел запугать. С остальными ему не удалось бы так сразу наладить контакт.
Я Миху тоже не боюсь, но без надобности в драку не лезу, не охота губы об брекеты бить. И тело мне нужно целое, у меня тренировки. У Коня тоже самбо, только он спортивную этику не соблюдает. Живёт по принципу «вся жизнь – борьба». И за пределами спортзала, надо понимать, он себе при случае не отказывает.
