Саша Матросова, как человек рациональный, не очень верила всяким наследственным колдунам, дипломированным шаманам и ясновидящим. Внезапно возникающие в голове картины были для нее лишь последствием удара, доверилась она только Шварцу, да и то лишь в пылу душевной слабости. Более она ни с кем не делилась, ни с родителями, ни с друзьями, ни, тем паче, с дорогой Машенькой. Пыталась жить, как прежде, только почаще оглядываясь за спину, но в глубине души сама понимала, что проклятая авария разделила ее жизнь на до- и после-.
Неизбежному увольнению по собственному желанию с престижной и высокооплачиваемой работы предшествовали два события.
Как-то воскресным днем, когда они с дочкой не поехали на дачу, что случалось достаточно редко — они очень любили тишину, озеро, дом и одиночество, смотрели мультик про старого доброго кота Тома, утонувшего, но не до смерти. Маша смеялась и постоянно заглядывала ей в глаза: маме также весело, как и ей самой? Саша улыбалась и бездумно смотрела в телевизор, пока непонятная тревога, исподволь возникшая, разрослась до состояния, граничащего с паникой. Продолжать сидеть и созерцать Тома стало невозможно, Машенька, словно что-то почувствовав, с нарастающим беспокойством неотрывно смотрела на маму.
— Пойду-ка я поставлю чаю, — постаралась спокойно улыбнуться Саша. — Поедим, пожалуй, пирожных. Хватит нам с тобой на диете сидеть.
— Ура! — сразу забыла о всех страхах Маша. — Сейчас пирожными натрескаемся!
Она хотела тоже бежать с мамой на кухню, но Саша предложила ей досматривать мультики, пока она вскипятит и заварит чай, достанет из холодильника знаменитые питерские эклеры и накроет на стол. Дочка немедленно согласилась.
На кухне Саша не пыталась потерять силу воли в обмороке, она глотнула холодной минералки, потом залпом опрокинула в себя рюмочку трофейного «Шустовского» коньяку, затем попыталась проанализировать свое состояние. Вода смочила пересохшее горло, коньяк привнес в аритмичное биение сердца мелодичность и размеренность. Страх ушел, можно было думать.
Отвлеченно созерцая телевизор, она зацепилась взглядом за один из подводных персонажей, что послужило сигналом к сокрытому в глубине души страху вылезти наружу. А именно, нарисованный осьминог. Он ей напомнил…
«Боже мой!» — прошептала она и закусила костяшку согнутого указательного пальца. Она в одно мгновение вспомнила всю ужасную картину, что мучила ее от момента удара машины о дерево, вплоть до приезда скорой помощи. Видения про Хмельницкого, некоторых других людей, даже про Олега Шварца были страшны по своей естественной природе. Этот же кошмар был просто ужасен по причине абсолютной ненормальности. Во всяком случае, материальной ненормальности.
После резкого удара она как бы по-инерции вылетела наружу. Ее будто выбросило из машины сквозь лобовое стекло, однако на землю она не упала. Наоборот, Саша взмыла ввысь, так что стал виден весь пригород Питера, вплоть до стеллы у «Пули» (гостиницы и ресторана «Пулковский»), мимо прошел, намереваясь садиться самолет из Франкфурта. Это состояние не было ни пугающим, ни каким-то удивительным, словно она не так уж редко временами взлетала над землей, освобождаясь от своего тела.
Действительно, она сама, точнее ее оболочка, сейчас висела внизу, в кресле, стянутая ремнем, уткнувшись в подушку безопасности. Саша не успела никак оценить создавшееся положение, как услышала громкий хохот.
Так в некоторых фильмах смеются маньяки, палачи и прочие нехорошие люди, готовые к страшному и жестокому убийству. Нечеловеческий хохот, следует отметить. Если бы самая противная из всех кошек засмеялась в голос, у нее не получилось бы гаже. Но этот зловещий смех воспринимался всем ее существом так отчетливо, что родное, но бестелесное тело начало корчиться от боли. В каком виде Саша вылетела из себя самой — она не могла определить, однако всю ее, воздушную и неведомую, начало жестоко выворачивать от невероятной муки. Страдания были невообразимые, но тем не менее она не потеряла способность созерцать все вокруг.
5. Саша Матросова. Демон Дорог
Саша увидела зависший, подобно ей самой, не далеко и не близко, громадный череп. Так можно сказать про облако, когда видишь его из иллюминатора самолета: вроде бы оно везде, но и края видны. Он бы мог походить на человеческий, если бы не огромные отростки из височных долей, подобные рогам, уходящие куда-то в черную тучу над макушкой и там теряющиеся.
Рогатая голова не казалась чем-то, вроде нарисованной на воздушном шарике рожицы. Она была, если уж и не живой, то отнюдь не мертвой: череп наклонялся, поворачивался из стороны в сторону, шевелил жуткой зубастой нижней челюстью и злобно хохотал.
Физическая боль, в нынешнем Сашином состоянии воспринималась просто океаном страдания. Тем горше был факт, что как-то отвернуться от жуткого монстра, убежать, уплыть, улететь в дальние края не представлялось возможным, невозможно было даже хоть чем-то, пусть жестом, попытаться защитить себя. А череп, заметив незавидное состояние бедной девушки, глумился в оскале еще больше.
«Как же он, подлец, меня видит? У него же и глаз-то нет! И что же он видит, ежели я сама не в состоянии определить, что я такое? Может быть, я просто одна молекула, или один атом, или просто маленький такой голубой сгусток энергии!» Как ни странно способность мыслить у Саши не пропала, равно, как и возможность воспринимать окружающее. Чуть-чуть, но боль отступила на второй план, который, впрочем, был вряд ли на миллиметр дальше первого.
Она увидела, что череп помимо рогов имеет еще и шею. То есть, не шею, как таковую, а тысячи тонких, уходящих к земле и там все больше расходящихся в стороны щупалец. Чем ближе к голове они подходили, тем плотнее примыкали друг к другу. Такое вот сходство с осьминогом. Такое вот различие со всем остальным.
Каким-то загадочным образом можно было даже проследить, куда же тянутся эти шевелящиеся, как от ветра, отростки. Зрелище получалось поразительным. Везде, где в кустах в засадах сидели люди в форменных фуражках или дурацких колпаках, именуемых «кепи служебного образца», присутствовали эти щупальца. Они входили точно в темечко сержантов, прапорщиков и прочих офицеров, при этом не доставляя последним никаких видимых неудобств. Наоборот, те испытывали явное воодушевление: со зверскими рожами они махали своими полосатыми палками, выдавливая из себя колдовскую фразу «почему нарушаем?» удрученным людям, вылезающим из своих машин. Околдованные, те доставали из бумажников деньги, но парни со щупальцами в голове этим не удовлетворялись. Они продолжали глумление, получив уже установленную за свое существование мзду. Что деньги? Мусор! Мусору еще нужно удовлетворить свою похоть власти. Стоят люди в служебных машинах на коленях, вытирают кровавую юшку и мечтают вытерпеть все, подписаться под всем, лишь бы живым уйти, лелея надежду обратиться в казенные дома за помощью, дабы истина восторжествовала. Видела Саша, что некоторые, самые упертые, действительно идут, потрясая бумагами с перечислением законов, попранных ногами в однообразных ботинках, приводя с собой свидетелей. Видела она, как вылетали они из дворцов Правосудия, вытирая со лбов пот стыда за судилища, подгоняемые эхом слов очередной толстой тетки: «Нет повода не доверять сотруднику правоохранительных органов!» А сержанты, прапорщики и прочие офицеры злобно щурятся, потому что по другому уже смотреть на людишек не могут. «И дети их сходят с ума, потому что им нечего больше хотеть», — как сказал поэт. И парни в форме начинают отстреливать людей в магазинах и супермаркетах, ловить на капоты своих машин, отбрасывая с дороги: «куда прешь, тварь!», забивать всяким дрекольем на постах досмотра. От этого начинает громче хохотать злобный череп, с коим связаны все сотрудники, выбравшие Дорогу, как средство удовлетворения. Насыщается монстр злобной силой, отравляет всех, к кому прикасается своим поганым щупальцем.
Вот идут пешеходы, крутят педали велосипедисты, добрейшие люди — задавить никого не могут по причине малого веса, малой скорости, разве что кошку какую-нибудь захудалую, или собаку породы мопс. Да и то, поди попробуй попади в свободную в своих перемещениях на целых четырех конечностях тварь! Устанешь целый день гоняться, пока не возьмешь какой-нибудь «Запорожец», «Хаммер», или, на худой конец, «Дэу Матис». А коты и собаки к тому времени попрятались, по деревьям отсиживаются, из помоек недовольно кричат. Ладно, неважно. Саша увидела, как щупальце на мгновение коснулось молчаливого деревенского прохожего. Тот встрепенулся, осознал свою значимость, как личности, и пошел по проезжей части в лобовую на встречный «КамАЗ». «А что — имею право, пусть меня объезжает!» Машина-то как могла объехала и умчалась до первого поста гаишников. Вместе с нею, правда, уехал прохожий в крайне стесненных условиях: на заднем колесе.
