План был такой: выйти с Третьяковки, а потом пробираться переулками параллельно набережной обводного канала, потому что по набережной идти было никак нельзя – оттуда отчетливо просматривались кремлевские звезды. По крайней мере, в прежние времена. Может быть, сквер, который находился на другом берегу обводного, и разросся так, что оттуда уже звезды не разглядеть, но лучше было не рисковать.
Датчанин помнил этот сквер: березки, елочки, еще какие-то липы, вроде, а может, тополя. Между этим бульваром и Кремлем – только ряд домов на набережной, стройки какие-то заброшенные и река. А с другой стороны, ближайшей к ним, вдоль сквера протекал обводной канал. На него глядел памятник Репину. А в самом дальнем конце сквера был еще один памятник, подаренный художником, который к тому времени жил уже вроде в Париже. Датчанин помнил этот памятник. Назывался он интересно: «Дети – жертвы пороков взрослых». И все эти пороки, отлитые в бронзе, вроде как выстроились полукругом: истощенная наркомания со шприцем, садизм с носорожьим рогом, прочие монстры. Но Сергей отчетливо помнил – крайней справа была война. Снизу она была одета в средневековые латы, а голова – в противогазе. За спиной – два крыла, больше напоминавшие лезвия кос. А в руках она держала вполне узнаваемую бомбу. Истомин подумал, что это очень кстати на тот случай, если вдруг все-таки на опустевшую землю прилетят инопланетяне. У них хоть будет подсказка, почему все накрылось медным тазом. Если, конечно, сами раньше не сообразят. «Так значит, война – это порок? Наверное, можно считать и так».
Датчанин наметил маршрут по карте прежних времен, заботливо запаянной в полиэтилен. Названия мелких переулков там не всегда указывались, но видно было, что пройти параллельно набережной вполне реально: для начала Ордынку пересечь, а там огородами, огородами… Кишка, услыхав об этом, развеселился и даже замурлыкал слышанную в детстве песенку про аморальное поведение какой-то Нинки с Ордынки. Истомин нахмурился: ему не нравилось такое легкомысленное отношение. Не то чтобы он был суеверным, но все-таки. И он предупредил Кишку, что если наверху тот не будет слушаться его беспрекословно, то он, Датчанин, ни за что не отвечает. Кишка сказал: «Обижаешь, командир». Но Сергей не подписался бы на все это, если бы не знал, что бандит, несмотря на то, что казался балаболом, когда надо, умел быть по-звериному осторожным и собранным.
Третьим пригласили Саню Резаного. Прозвище свое тот получил за несколько ножевых шрамов. О том, как он их заработал, Саня вспоминать не любил, и слухи по этому поводу ходили самые разные – поговаривали даже, что это очередная маруха из ревности пыталась его зарезать. Кишка сказал, что Резаный – меткий стрелок, за сто шагов попадает вичухе в глаз, и такой человек им просто необходим. Саня, вникнув в суть, заикнулся было, что от Полянки до этого магазина, судя по всему, гораздо ближе, чем от Третьяковки, но Кишка решительно заявил, что на Полянку он ни ногой. Там многим чертовщина, мол, какая-то мерещится: кто говорил, что это газ там выходит, а кто – что никакой это не газ, а что станция эта волшебная и можно там судьбу свою узнать. Кишка от судьбы ничего хорошего не ждал, потому узнавать ее совсем не стремился. И Датчанин его поддержал, в очередной раз дивясь логике братков, которые могли бесстрашно идти на нож, но бледнели, стоило только заговорить о призраках и тому подобных вещах.
Как оказалось позже, насчет своей судьбы Кишка оказался прав.
Потом Саня высказал сомнение насчет того, что идти придется мимо древней электростанции. Кто-то ему поведал, что электростанция на Берсеневке то и дело ни с того ни с сего вдруг начинает извергать клубы дыма, словно бы сама по себе, и ходить ночью мимо такого проклятого места опасно. Но Кишка отмел и это возражение. Он заявил, что электростанция и правда иногда вдруг начинает работать сама по себе, но не эта, а чуть дальше, на Раушской набережной. А эта, мол, не работает, и странно было бы, если б там творилась чертовщина, ведь у нее под боком церквушка, а напротив, через реку, вообще главный храм, пусть даже на куполе его свили гнездо вичухи. Он считал, что в таком месте чертовщины быть не могло по определению. Саня скептически хмыкнул, но тут же заявил, что по мосту, по слухам, разгуливал призрак брошенной там когда-то кем-то и погибшей невесты. Кишка уверил, что очень хотел бы посмотреть на эту невесту – после встречи с ним у нее пропала бы охота искать себе женихов и смущать добрых людей. Крыть Сане больше было нечем, и он замолчал. Но потом высказал все же любопытную мысль. «Интересно, – сказал он. – Если вдруг я пойду на свет кремлевских звезд, а потом зайду за дом, откуда их будет уже не видно, меня все равно будет в Кремль тянуть? Или когда звезда из виду пропадет, то и действие ее прекратится?» Кишка сказал, что Сане никто не мешает проверить свою догадку, только лучше на обратном пути. Пусть сперва поможет им попасть в магазин, а потом уже что хочет, то и делает. Саня согласился. И позвал с собой еще Скелетона.
Кишка сначала был против, но Саня клялся, что тот – реальный пацан, и если его не возьмут, то и сам он, Саня, еще крепко подумает. Решили поверить Резаному на слово. Выглядел Скелетон странно. Казалось, что его долго морили голодом: был он тощим, осунувшимся, унылым и немногословным. Совершенно непонятно было, почему Саня так настаивал на его участии в походе.
Судя по карте, выйдя из метро Третьяковская, они попадали на Большую Ордынку, а потом им надо было свернуть в Ордынский тупик. Саню название смутило. Но Кишка объяснил, что тупик этот на самом деле ни хрена не тупик, а переход в переулок, тот самый, где Третьяковка. Саня понимающе закивал. Одно время среди крутых на станции модно было заказывать себе картины в Третьяковке, но картины те вскоре портились, осыпались, трескались, и мода постепенно прошла. Еще поговаривали, что в Третьяковке до сих пор попадаются человеческие останки в большом количестве, словно во время Катастрофы туда народу набилось немерено. Потому не все сталкеры любили туда ходить – говорили, что мерещится там всякая ерунда, особенно в полнолуние.
И вот летней ночью маленький отряд во главе с Истоминым поднялся на поверхность, оказавшись на небольшой площади возле метро. Датчанин и Саня прихватили автоматы, а Скелетон и Кишка решили обойтись ножами. Постояли, прислушиваясь и оглядываясь. Ночная Москва жила своей жизнью – что-то ползало, шуршало и попискивало в зарослях кустарника, успевших пробиться сквозь потрескавшийся асфальт на руинах палаток, из которых давным-давно было вынесено все, что могло пригодиться. Бледный месяц освещал застывшие каменные громады домов. Легкий ветерок шуршал в листве, и Датчанину вдруг захотелось скинуть опостылевшую химзу, снять намордник и вдохнуть свежий ночной воздух, давно уже не отравленный парами бензина и выхлопными газами. Сергей с трудом отогнал это искушение. Двинулся вперед, за ним – Кишка и Саня. А Скелетон так и остался стоять, будто в ступор впал, запрокинув голову, глядя в темное небо. Саня пихнул его в бок, что-то буркнул, и тот, наконец, сделал шаг, другой. У Датчанина возникло сильное желание вернуть этого тощего парня, пока не поздно, обратно на станцию. Но то была бы очень плохая примета.
Путники, поминутно оглядываясь, свернули в Ордынский тупик – узкий переулочек, зажатый между домами, – миновали небольшую церковь и вскоре вышли к скверу, где на булыжном постаменте стояли стеклянные сооружения, изображающие, видимо, картины в рамах. Кишка вспомнил, что раньше тут был фонтан.
Датчанин вдруг заметил, что вокруг опустевшей чаши фонтана скользят какие-то тени. Сталкер поднял руку, подавая знак остановиться идущим сзади. Напряженно вгляделся.
«Неужели клыканы?» – подумал он. Эти потомки собак, куда более грозные, чем их прародители, имели обыкновение затевать свои жуткие хороводы в любом мало-мальски пригодном для этого месте. Лишенные шерсти, с мощными мускулами и не менее мощными когтями, такие твари могли представлять собой серьезную опасность.
Но, присмотревшись, сталкер понял, что шмыгающие туда-сюда животные куда мельче клыканов – возможно, это были крупные кошки, а может, и еще какие представители новой фауны. Агрессии они не проявляли, хотя то и дело замирали, уставившись круглыми желтыми глазами на незнакомцев. Звери явно охотились на более мелкую добычу, а людей воспринимали просто как досадную помеху. Убедившись в этом, Истомин дал своей группе сигнал идти дальше.
Они осторожно миновали Лаврушинский переулок, стараясь не глядеть в сторону набережной – Кишка предупредил, что отсюда может быть видна одна из кремлевских башен. Он еще сообщил, что иногда тут видят призрак экскурсовода, приглашающего в Третьяковку. Но в этот раз обошлось. Правда, пока поглядывали в сторону Третьяковки, на Скелетона вдруг быстро и бесшумно прыгнула какая-то тварь размером с собаку, но Датчанин вовремя ее заметил и принял зверюгу на нож. Скелетон Сергея беспокоил – парень казался самым неприспособленным к походу. Истомин велел ему идти сразу за Кишкой, Саню поставил замыкающим, а сам возглавил отряд.
