Но он почему-то заваливается вправо. Пьяный, что ли, не пойму.
В ушах шумят мошки, всё темнеет, и я резко отключаюсь.
Очнувшись, чувствую приятную прохладу. И твёрдость мужского тела. Я сижу на лавке в холле, позади меня Ткаченко, он расстегнул мою блузку и его пальцы касаются ореол моей груди, они глубоко ныряют в недра шёлковой кофточки. Минуя бюстгальтер. Низким сексуальным голосом ведущего «Магазина на диване», растягивая слова, он уговаривает меня приобрести полный пакет услуг:
— Хотите секса, Ульяна Сергеевна? У вас низкое давление? Оргазм расширит сосуды и улучшит кровоток. Я вас вылечу прямо сейчас.
Он сжимает мою грудь, при этом лижет языком шею. Спиной ощущаю его каменную грудь. А его горячий, наглый язык доставляет мне истинный кайф. Ткаченко залезает ещё глубже в лифчик и крутит пальцами соски. Грудь ноет от жажды. Жар отстреливает в низ живота. Мускулистые руки доктора похожи на тиски. Но это дико по-мужски и сладко одноврмеенно. Хочу ли я секса? Пожалуй, да. Его слюнявый язык вылизывает мою кожу.
Мокро. Очень влажно лаская мою шею…
А потом всё вокруг меняется. Становится очень светло. И я понимаю, что у меня поехала крыша. Ибо я сижу на одном из деревянных стульев, стоящих в холле в ряд, а рядом со мной, работая грушей и заткнув уши стетоскопом, измеряет мне давление Ткаченко. Его лицо серьёзно и напряжено, он тычет холодной металлической головкой стетоскопа куда-то мне под блузку. Собственноручно расстегнул пуговицы и проверяет ритм сердцебиения.
— Вы беременны?
— Ну если вы не успели постараться, Константин Леонидович, то скорее нет, чем да.
— Столько врачей в одном здании, а человеческого тонометра не нашлось. Пришлось вам вот этой рухлядью измерять. Хорошо, что я вышел отлить как раз в тот момент, когда вы решили изображать Пизанскую башню, — смотрит в глаза. — Вы кровь на гемоглобин когда последний раз сдавали?
Жамкает грушу активнее, сдавливая манжетой здоровую руку. Бесит. Терпеть не могу это ощущение.
— Не знаю. Не помню.
— У вас давление очень низкое. Если не поднимется, повезу в больницу. Не хватало ещё кровотечения из носа.
И опять пялится прямо в глаза. Я надеюсь, у меня не размазалась косметика. Хотя пусть размазывается. Какая мне разница, как я выгляжу перед врачом от «Хьюго Босс»? Никакой.
— Вы что, меня водой поливали? — Разглядываю мокрую блузку, когда он заканчивает с давлением.
— Брызнул изо рта. И вы сразу очнулись.
— Фу! — недовольно кошусь на него и пытаюсь стряхнуть воду с одежды. — Представляю, где побывал ваш рот и какие теперь мне надо сдавать анализы, чтобы восстановить кожный баланс и исключить различного рода болезни, передающиеся половым путём.
Он вздыхает и сдёргивает с меня манжету тонометра, вытаскивает из ушей наконечники стетоскопа.
— Костик, ты куда пропал? — Выбегает из зала его спутница, привлекая наше с ним внимание.
— Моей пациентке стало плохо, — деловито отвечает. — Я ей помогаю. Ира, вернись, пожалуйста, в зал. Я сейчас подойду.
Ире я не нравлюсь, хотя она гораздо моложе и, чего уж там, стройнее. Она с ненавистью осматривает мою кофточку.
— Это всё враки, Ириш! Я не его пациентка. Я пациентка доктора Разумовского, он очень опытный травматолог, он очень красиво и аккуратно наложил мне гипс, а доктор Ткаченко отказался, потому что я не захотела ему показывать свою голую попу. Хотя он очень настаивал.
Доктор опять занимает позицию ко мне передом, к Ирине задом, смотрит исподлобья. И снова вздыхает. Мол, какого хрена?
— Костя, это правда? — Замирает на месте девушка, в её глазах начинают крутиться слёзы.
— Ой, она такая чувствительная, — смотрю то на него, то на неё. — Кажется, я испортила вам вечер, доктор Леонидович. Сейчас заплачет.
Она и вправду убегает, прижав к лицу ладошки.
— Жалко, красивая была, — изображаю стыд.
А Ткаченко никак это не комментирует. Чувствую себя сволочью.
— Я вам кофе сделаю. — Встаёт он и идёт к аппарату, стоящему в углу.
— Мне, пожалуйста, с молоком и двойным сахаром.
— Сахар будет один. — Тычет в кнопки. — И никакого молока. Вам надо давление поднять, а не получить удовольствие.
— Не сомневалась, что с вами удовольствие получить крайне проблематично.
— А это как понимать? — Наклоняется, достаёт из окошка пышущий жаром стаканчик, помешивает белой палочкой содержимое.
Идёт ко мне, при этом смотрит в упор и приподнимает правую бровь.
— Ну потому что такие, как вы, обычно любят, чтобы их обхаживали. Лежат и не двигаются.
— Отличные познания, Ульяна Сергеевна. Это вам ваш личный раб рассказал? Или ещё кто-то из коллег постарался? Красавчик физрук или подкачанный одинокий трудовик?
— Вообще-то я в музыкальной школе работаю. Там сплошь педагоги сольфеджио.
— Я в этом не разбираюсь.
— Ну так вам и не надо. Просто сказала, что думаю.
— Вы вроде головой не успели удариться, Ульяна Сергеевна, я вас раньше поймал. А несёте всякую чушь.
— А вы Шурика не трогайте, он, в отличие от вас, верный и хороший человек.
— Верный в смысле носит вам тапочки в зубах после тех жутких туфель, которые я выкинул? Или ждёт вас у выхода из школы в конце рабочего дня?
— Верный — это значит, что общается он только со мной. Это делает ему честь.
— Может, он других боится, — усмехается Ткаченко, — хотя, я бы на его месте побаивался вас, вы же завуч, судя по всему , его непосредственный начальник. О, это у него такие пристрастия в постели, я понял. Есть такое, да.
— Может, хватит уже?
Ткаченко поднимает руки вверх. Сдаётся.
— А что вы здесь делаете, собственно говоря? — Садится рядом со мной, на соседний стул.
Внутри всё холодеет. Становится стыдно. Как будто меня поймали с поличным. Это всё Майка! Я сюда ради неё пришла.
— Может, я решила специфику работы поменять, пойду вот на врача учиться. Мне, к примеру, про грыжу пупочную очень понравилось.
Поворачиваемся друг к другу, лицом к лицу.
— Ну да, ну да! — снова усмехается доктор. — На моём столе прочли брошюру? Увидели пригласительные и резонно решили, что я здесь буду? — и подмигивает.
Вот это самомнение. Смотрю на него и делано улыбаюсь. Мне аж ещё дурнее становится. Ну, Майка, ну чума!
Отворачиваюсь. Пью кофе. Он суёт мне шоколадку, купленную в том же автомате. Довольный собой, спустя какое-то время интересуется:
— Слабость, головокружение, тошнота прошли? — При этом он без спросу берёт мою руку и считает пульс.
— Ну что вы, Константин Леонидович, разве рядом с вами может прекратиться головокружение? Оно с каждой минутой только усиливается. — Опять лицом к нему, откусываю кусок побольше, жую, хотя жутко не люблю горький шоколад.
— Не поделитесь? Есть очень хочется, — не прекращая смотрит мне в глаза, потом спускается взглядом ниже, на губы.
Сердце бьётся быстрее.
— Нет. Не поделюсь, ждите банкет, доктор Ткаченко, как раз во время концерта ещё больше аппетит нагуляете, а то шоколадкой только перебьёте.
Повисает непонятная пауза.
— У вас... — Поднимает руку, тянется ко мне и заторможенно произносит: — Губы в шоколаде, можно я вытру?
Я тоже почему-то торможу и, вместо того чтобы гнать его поганой метлой, даже жевать перестаю, глядя на его сильные руки у моего рта…
— Костя, привет!
Нас перебивают. Мы оба дёргаемся. И, выдохнув почти одновременно, садимся ровно.
Прямо перед нами стоит Майя.
Глава 7
Я даже разворачиваюсь вполоборота к нему, чтобы посмотреть на его реакцию. Устраиваюсь поудобнее, как в кинотеатре. Жаль, попкорна нет, только шоколадка с горьким, как моя судьбинушка, кофе.
Лицо Константина не выражает ровным счётом ничего. Оно как было наглой кошачьей мордой, так и остаётся. Майя стоит с глазами, полными надежды. Он отвлекается на неё — секунд на тридцать, не больше.
— Извините, не имею чести быть знакомым. — И отворачивается обратно ко мне. — Так вот, у вас шоколад на губе, Ульяна Сергеевна, давайте я всё-таки вытру, нехорошо ходить такой чумазой, — и улыбается.
