— Да ты что?! — смеюсь я.
— Я пойду своему Костику, — имеет в виду сына, — позвоню, узнаю, как они там справляются без меня.
— Вот это здравая мысль.
Кладу руку на подлокотник деревянного стула. И, заскучав, смотрю на переливающиеся огоньки под потолком. Подожду, пока очередь у столика с десертами немного рассосётся и возьму два: себе и подруге.
Через минуту после ухода Майки рядом со мной вырисовывается эффектная фигура Ткаченко.
— Как ваше самочувствие, Ульяна? Вы поели?
Увидев его, пугаюсь. Быстро кручу головой. Если Майка увидит, что мы разговариваем, она опять устроит истерику. Я не хочу опять с ней ссориться. Скорей бы он ушёл.
— Да, всё хорошо, Константин Леонидович. Не переживайте, я вам очень благодарна за заботу. — Суечусь, пытаясь усесться поудобнее, излишне активно полируя своей пятой точкой сиденье стула.
Доктора я, скорей всего, никогда больше не увижу, а Майка какая-никакая, но единственная подруга.
— Думаю, давление в норме, можете возвращаться за столик к вашей, — подбираю слово, — очередной.
Вот, блин, ляпнула. Не сдержалась.
— Моей очередной? — смеётся Ткаченко и ловит мой взгляд. Стул и вовсе становится пыточным, всё же есть в докторе что-то такое, отчего женщинам неуютно. — Александра Петровна долгое время работала у меня медсестрой.
Оборачиваюсь на дверь. Говорю как бы в сторону:
— И вы таскали её по подсобкам? — Затем снова к нему, глаза в глаза: — Без устали накладывая гипс?
Доктору снова весело:
— У вас острый ум, Ульяна Сергеевна, или язык без костей, я ещё не определился.
— А куда делась Ирочка? — опять назад, на дверь, потом на него.
— Устала. Решила поехать домой. Я вызвал ей такси.
— Бывает. Вы утомили её своим обаянием?
Доктор улыбается.
— У вас, кстати, гипс наложен криво. Я бы сделал лучше.
— От меня отказался лучший травматолог этого города, так что, — пожимаю плечами, — как есть.
— Можно я присяду?
— С какой целью?
— Нагреть место вашей подруге, Ульяна Сергеевна.
Не хочу постоянно болеть вирусами, поэтому идея мне совсем не нравится. Но выгнать в истеричной форме тоже не могу. Всё же я ещё не совсем ку-ку. А Ткаченко, не дождавшись моего ответа, садится.
Моя рука всё ещё лежит на деревянной ручке стула. И доктор Зло умудряется плюхнуться на соседний так «аккуратно», что мой мизинчик оказывается между его и моим подлокотниками.
Это здоровая рука! И, к счастью, не те пальцы, что он прибил дверью, но… Но это офигительно больно!
Защемив мне мизинец, Ткаченко тут же подхватывается, забеспокоившись, и берёт меня за руку. Крутит, смотрит, щурится. Я ору от боли и посылаю его по разным адресам, куда, естественно, традиционная почта не доходит.
Он поднимает меня со стула, приобнимает, подсовывая руку под мышку, и придерживая травмированную конечность, тащит в коридор.
— Открытой раны, слава богу, нет, но надо срочно под холодную воду.
Наша слипшаяся человеческая многоножка проплывает мимо Майи. Плохо! Очень плохо. У неё даже разжёванная подушечка орбита без сахара изо рта выпадает от увиденного.
Ну всё! Теперь мне точно никогда не получить радости в постели с мужчиной.
Но сейчас не об этом. Из глаз сыплются звёздочки. Палец хочется оторвать с корнем. Доктор тащит меня к раковине мужского санитарного узла и, включив ледяную воду посильнее, сует руку под струю.
Боль потихоньку отпускает. Ткаченко прижимается ко мне всем своим телом. Фактически я в коконе. Он большой и сильный, и, несмотря на то что я его сейчас очень сильно ненавижу, как мужик он, конечно, огонь.
— После первичного осмотра, — медленно и томно шепчет доктор, продолжая держать мой палец под водой, — могу сказать точно, что палец не деформирован. Однако, я не исключаю возможность перелома.
Боль становится почти незаметной. Вода её снимает. Услышав слово «перелом» я в ужасе дёргаюсь. Оборачиваюсь. Хочу видеть его лицо. Он в своём уме?! У меня уже есть один перелом, куда мне второй? Это же обе руки будут в гипсе, как я тогда в туалет ходить буду?!
Палец всё ещё под водой, дёрнуться толком нельзя, настолько Ткаченко крепко меня держит. Но, учитывая тот факт, что я в его горячих объятиях и наши лица очень-очень близко друг к другу, ситуация просто патовая. Он настоящий, сильный, красивый мужик и пахнет как мужик… И вообще, он всегда меня спасёт, оказывая первую медицинскую помощь, поэтому, откуда ни возьмись, появляется дикое сексуальное влечение. Я уже и не помню, когда меня — разумную, взрослую женщину — так сильно к кому-то тянуло. Лет двадцать назад, наверное, когда я ещё влюблялась во всех музыкальных исполнителей сразу.
— Нужно держать палец без движения... Я привяжу ваш пальчик к соседнему пальчику, — хрипит.
Начинаю плавиться! Таять. Тупеть. Тормозить. Всё же у него очень мощная аура.
— Боль может быть очень сильной. Где ваш знаменитый ибуфен?
— Не знаю, в сумке где-то валяется, — отвечаю ему заторможенным шёпотом, уставившись на идеальные мужские губы.
Это же надо, везде природа постаралась.
И он смотрит то мне в глаза, то на губы. И переходит на ещё более вкрадчивый хриплый брутальный шепот:
— Нужно поехать в ближайший травмпункт и сделать рентгеновский снимок. Вдруг всё же перелом?
— Какой опять снимок? — отвечаю я пьяным голосом одурманенной страстью безмозглой самки. — Я с вами умру от лучевой болезни, доктор Ткаченко. Десятый снимок за последний месяц.
— Не умрёте, — ещё ближе, практически в губы, — я вас спасу, считайте, что я ваш личный доктор.
И когда его губы уже практически касаются моих... Когда я чувствую его невероятно притягательное горячее дыхание... Когда почти ощущаю вкус, едва ли не отираясь о жёсткую щетину...
...в мужской туалет врывается Майка.
— Что здесь происходит?!
Глава 9
Я вообще не понимаю, почему мы должны оправдываться? Кошмар какой-то. Майя ведёт себя как ревнивая жена. Ещё руки так на пояс поставила многозначительно, будто застукала нас с Ткаченко друг на друге и ждёт объяснений.
— Ульяна Сергеевна прищемила палец, и я ей помогаю справиться с болью.
— Вот значит как? Очень интересно. — Страсть постепенно сходит на нет, недовольно кошусь на доктора. — Константин Леонидович этот самый палец мне и прищемил, а теперь помогает. Сам ломаю, сам чиню! — Окончательно выныриваю я из его эротического плена.
Меня раздражает боль и ситуация в целом.
— Извините, пожалуйста, Ульяна Сергеевна, я совершенно случайно, — улыбается мне доктор, находясь в десяти сантиметрах от моего лица и продолжая водные процедуры. Голос полон сарказма.
В этом мы с Ткаченко похожи.
Он по-прежнему рядом. Тело радо, оно доктора любит, а вот я — не очень. Отклеившись от него, перевожу взгляд на Майку. Судя по её трагическому лицу, все проклятия исполнятся в самое ближайшее время, и теперь вместо мужчины в моей постели навсегда поселится ингалятор.
— Я дочь Бориса Михайловича, Майя, — гордо заявляет подруга, идёт, что называется, ва-банк, а потом сгребает свои волосы и зачем-то накидывает себе на лицо, изображая чёлку.
— Кажется, начинаю припоминать. — Отпускает меня Ткаченко.
Медленно выпрямляется и смотрит на неё, как будто на него нападает прозрение.
— Ты была гораздо…
— Худее, да, и блондинкой с густой чёлкой.
— И постоянно ходила в джинсовой мини-юбке.
Ого, какие подробности.
— Мы с тобой... — аккуратно начинает Ткаченко.
— Да. У папы в кабинете! — Почти что прыгает Майка, радуясь, что он её всё-таки вспомнил.
— Ты совсем ещё молоденькая была, точно, — смеётся доктор, и Майка рдеет словно маков цвет.
Ну слава богу. Хеппи-энд. Можно уходить отсюда. Как могу неуклюже выключаю воду и, стряхнув с пальцев капли, собираюсь покинуть помещение.
Но не тут-то было. Внезапное появление бывшей любовницы никак не меняет стратегии поведения доктора Зло.
