Никакой тебе “мадам”, в отличие от майора. Даже “грандиозно” не сказал. Избитые полицейские словечки, а полицейских она – внимание! – никогда не любила. И если тот первый оказался джентльменом, пусть даже джентльменом, сбившимся с пути истинного, его начальник был обычным легавым, еще немного – и он все повесит на нее. Придешь свидетелем, выйдешь обвиняемым.
Маяк погас.
Адамберг снова взглянул на Данглара. И речи быть не может о том, чтобы попросить у нее удостоверение личности, как того требуют правила, не то они потеряют ее навсегда.
– Мадам оказалась там чудом, – заверил его майор, – и спасла пострадавшую от падения, которое могло оказаться для нее роковым.
– Само Провидение поставило вас на ее пути, – подхватил Адамберг.
Еще не “мадам”, но уже какой-никакой комплимент. Мари-Франс повернулась к нему, вся в протесте.
– Хотите кофе?
Никакого ответа. Данглар встал за спиной Мари-Франс и, глядя на Адамберга, беззвучно, одними губами, произнес по слогам слово “мадам”. Комиссар кивнул.
– Мадам, – повторил Адамберг, – не желаете ли кофе?
Женщина в красном удостоила его чуть заметного наклона головы, и Данглар поднялся к автомату с напитками. До Адамберга, надо надеяться, дошло, в чем дело. Посетительницу надо было успокаивать, проявлять учтивость и всячески потакать ее комплексам. А также следить за комиссаром, привыкшим изъясняться слишком непринужденно и естественно. Но он был естественным от природы, он таким родился, появившись на свет прямо из дерева, или из воды, или из скалы. Из Пиренейской горы.
Подав кофе – в чашках, а не в пластиковых стаканчиках, – майор снова взял беседу на себя.
– Значит, вы подхватили ее, когда она падала, – уточнил он.
– Да, и ее сиделка тут же прибежала ей на помощь. Она кричала и клялась, что мадам Готье категорически запретила провожать ее. Заправляла там всем аптекарша, а я только собрала вещи, выпавшие из сумочки. Это бы и в голову никому не пришло. Спасателям же не до того. Хотя в сумке сосредоточена вся наша жизнь.
– Верно замечено, – подбодрил ее Адамберг. – Мужчины вот распихивают все по карманам. Значит, вы подобрали и ее письмо?
– Наверняка она держала его в левой руке, потому что оно приземлилось по другую сторону от сумки.
– А вы наблюдательны, мадам, – улыбнулся Адамберг.
Его улыбка пришлась ей по душе. Как мило. Она почувствовала, что сумела заинтересовать начальника.
– Просто в тот момент я толком даже не сообразила. И только позже, по дороге к метро, обнаружила его в кармане пальто. Но я же его не нарочно стащила!
– Такого рода поступки мы совершаем механически, – сказал Данглар.
– Вот-вот, механически. Увидев имя отправителя – Алиса Готье, я поняла, что это ее письмо. Тогда я семь раз подумала, не меньше и не больше.
– Семь раз, – повторил Адамберг.
Как, интересно, сосчитать количество мыслей?
– Не пять и не двадцать. Отец говорил, что, прежде чем действовать, надо семь раз отмерить мысль в уме, никак не меньше, а то можно наделать глупостей, и главное – не больше, потому что так и будешь ходить по кругу. А если долго ходить по кругу, то ввинтишься в землю, как шуруп. И потом уже на поверхность не выбраться. Так вот, я подумала: пожилая дама решила выйти одна, чтобы отправить письмо. Видимо, ей это было важно, правда же?
– Очень важно.
– Вот и я так решила, – сказала Мари-Франс уже уверенней. – И еще раз проверила, ее ли это письмо. Она написала свою фамилию крупными буквами на обратной стороне конверта. Сначала я хотела отнести письмо ей, но ее уже увезли в больницу, а в какую? Я понятия не имела, медики ни слова мне не сказали, даже фамилию не спросили, вообще ничего. Затем я решила, что лучше всего вернуть его в дом 33-бис – сиделка назвала адрес. Но в тот момент я была всего на пятом обороте мысли. Ну, нет, только не это, сказала я себе, ведь пожилая дама запретила сиделке идти за ней. Возможно, она ее остерегалась. И, уже отмерив мысль семь раз и все хорошенько взвесив, я набралась духу завершить то, что не удалось бедной женщине. И отправила письмо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А вы, случайно, не обратили внимание на адрес, мадам? – спросил Адамберг с ноткой тревоги в голосе.
Он мог вполне допустить, что его собеседница, зажатая от страха, как бы чего не вышло, и постоянно испытывая муки совести, сочла, что прочесть имя адресата было бы нескромно с ее стороны.
– А куда мне было деться, я ж это письмо изучила вдоль и поперек, пока размышляла. И потом, мне надо было прочесть адрес, чтобы выбрать правильный отсек в почтовом ящике: “Париж”, “Пригороды”, “Провинция” или “Зарубежные страны”. Тут важно не ошибиться, не то корреспонденция затеряется. Я сто раз перепроверила, семьдесят восьмой департамент, Ивлин, и только потом опустила письмо. Но теперь выяснилось, что она умерла, и я боюсь, что совершила ужасную глупость. А вдруг письмо послужило причиной чего-то. Чего-то, что ее убило. Тогда это будет непреднамеренное убийство? Вы не знаете, от чего она умерла?
– Всему свое время, мадам, – сказал Данглар. – Вы очень нам помогли. Любая другая на вашем месте забыла бы о письме и никогда бы не пришла к нам. Ивлин, семьдесят восьмой департамент, понятно. А вы не заметили фамилию получателя? Вдруг вы чудесным образом ее запомнили?
– При чем тут чудесный образ, у меня хорошая память. Месье Амадею Мафоре, конный завод Мадлен, улица Бигард, 78491, Сомбревер. Ведь я правильно бросила его в отсек пригородов?
Адамберг встал и потянулся.
– Потрясающе, – восхитился он и, подойдя к ней, фамильярно потрепал ее за плечо.
Этот неуместный жест она отнесла за счет его радости, да она и сама чувствовала себя счастливой. Отличный денек выдался, девочка моя.
– Но я хотела бы понять, – сказала она, посерьезнев, – не послужил ли мой поступок причиной смерти мадам Готье, ну, рикошетом, так сказать, или что-то в этом роде. Знаете, я правда очень встревожена. И раз этим заинтересовалась полиция, видимо, она умерла не в своей постели, я не ошибаюсь?
– Вы тут ни при чем, мадам, уверяю вас. И лучшее тому доказательство – тот факт, что письмо было получено в понедельник, во вторник самое позднее. А мадам Готье умерла во вторник вечером. И за это время она не получала никакой корреспонденции, к ней никто не приходил и не звонил ей.
Мари-Франс с облегчением выдохнула, а Адамберг взглянул на Данглара: мы ей соврем, не скажем, что в понедельник и во вторник у Готье были посетители. Зачем портить ей жизнь.
– Значит, она умерла своей смертью?
– Нет, мадам, – неохотно признал Адамберг. – Она покончила жизнь самоубийством.
Мари-Франс вскрикнула, и Адамберг положил ей руку на плечо, на сей раз успокаивающим жестом.
– Мы полагаем, что в этом письме, которое мы считали утерянным, она написала свою последнюю волю, обращаясь к близкому другу. Следовательно, вам не в чем себя упрекнуть, скорее наоборот.
Адамберг еле дождался, пока Мари-Франс выйдет из здания под учтивым эскортом Данглара, чтобы позвонить комиссару 15-го округа.
– Бурлен? Я нашел твоего парня. Получателя письма Алисы Готье. Амадей что-то там, в Ивлине, не беспокойся, у меня есть точный адрес.
Нет, определенно, у него нет никакой памяти на имена. Мари-Франс дала бы ему сто очков вперед в этом деле.
– И как тебе это удалось? – оживился Бурлен.
– Мне лично ничего не удалось. Неизвестная женщина, удержавшая от падения Алису Готье, собрала ее вещи и случайно сунула письмо себе в карман. А главное, что после долгих раздумий – отмерив свою мысль семь раз, я избавлю тебя от подробностей – она его отправила, и самое-самое главное – запомнила адрес получателя. Она выпалила мне его без запинки, как ты прочел бы мне басню о Вороне и Лисице.
– С чего бы я стал читать тебе басню о Вороне и Лисице?
– Ты не знаешь ее наизусть?
– Нет. Разве что “какие перышки, какой носок”. Темное место. Что еще за носок такой? Впрочем, лучше всего запоминаешь именно то, что непонятно.
