– К черту ворону, Бурлен.
– Ты сам о ней заговорил.
– Извини.
– Дай мне адрес этого типа.
– Диктую. Амадей… Ма-фо-ре.
– Амадей. Похоже на “Деде”, сосед не ошибся. То есть он пришел сразу, как получил письмо. Продолжай.
– Конный завод Мадлен, улица Бигард, Сомбревер. Доволен?
– Доволен, только я должен вечером закрыть дело. Судья устроил мне скандал из-за кириллицы, так что я выиграл всего один день. Поэтому я сейчас беру машину и мчусь к вашему Амадею.
– Можем мы с Дангларом поехать с тобой инкогнито?
– Из-за этого знака?
– Да.
– Ладно, – подумав, сказал Бурлен. – Я понимаю, если уж возьмешься решать головоломку, она потом не отпускает. Только скажи мне, почему эта женщина пришла к тебе, а не в мой комиссариат?
– Тут все дело в магнетизме, Бурлен.
– А если честно?
– А если честно, она каждый день проходит мимо. Вот и вошла.
– А почему ты сразу не направил ее ко мне?
– Потому что она купилась на обаяние Данглара.
Глава 6
Комиссар Бурлен доехал быстро и вот уже пятнадцать минут топтался в ожидании коллег перед высокими деревянными воротами, за которыми находился конный завод Мадлен. В отличие от Адамберга, никогда не выказывавшего никаких признаков нетерпения, Бурлен обладал бурным темпераментом и вечно бежал впереди паровоза.
– Куда вы подевались, черт возьми, а?
– Нам пришлось дважды остановиться, – объяснил Данглар. – Когда комиссар увидел почти полную радугу, а я – потрясающую часовню тамплиеров.
Но Бурлен уже его не слушал, не отнимая пальца от звонка.
– Carpe horam, carpe diem, – прошептал Данглар, отстав на пару шагов. – Лови день, лови час. Старый совет Горация.
– Места тут много, – заметил Адамберг, рассматривая поместье через изгородь, по-апрельски чахлую. – Конезавод, видимо, там, справа, где виднеются деревянные строения. Богато. И довольно вычурный дом в конце аллеи, усыпанной гравием. Что скажете, Данглар?
– Что он построен на месте старого замка. Два флигеля по обе стороны подъездного пути явно семнадцатого века. Наверняка это жилые строения, примыкавшие к центральному, куда более впечатляющему зданию. Очевидно, во время Революции его стерли с лица земли. Уцелела только башня, там, за деревьями. Видите, вон она торчит? Скорее всего, это сторожевая башня, и она намного древнее. Если мы подойдем поближе, то обнаружим, видимо, фундаменты тринадцатого века.
– Мы не подойдем поближе, Данглар.
Ворота им открыла женщина, произведя долгие манипуляции с тяжелыми железными цепями. Пятьдесят с чем-то лет, маленькая, худая, отметил про себя Адамберг, и ее упитанное лицо и пухлые круглые щеки не очень-то вяжутся со всем остальным. Жизнерадостные ямочки и угловатое тело.
– Мы хотели бы видеть месье Амадея Мафоре, – сказал Бурлен.
– Он на конезаводе, приезжайте после шести. И если вы по поводу термитов, то проверка уже была.
– Мы из полиции, – сказал Бурлен, вынимая удостоверение.
– Из полиции? Мы же им все уже рассказали! Мало мы настрадались? Снова-здорово?
Бурлен непонимающе взглянул на Адамберга. Какого черта сюда заявилась полиция? Опередив его?
– Когда здесь была полиция, мадам?
– Так уже почти неделю назад! Вам что, трудно меж собой договориться? В четверг утром жандармы приехали, не прошло и четверти часа. И вернулись на следующий день. Они допросили всех до одного, никого не пропустили. Вам мало, что ли?
– Не прошло и четверти часа после чего?
– Нет, вы точно не в состоянии между собой договориться. – Она покачала головой скорее с досадой, чем раздраженно. – В любом случае они сказали, что вопросов нет, и отдали нам тело. Продержали его у себя черт знает сколько времени. Может, даже вскрывали его, им же поперек не скажешь.
– Чье тело?
– Хозяина нашего, – с расстановкой произнесла она, словно обращалась к компании двоечников. – Он покончил с собой, бедняга.
Адамберг отошел в сторону и принялся ходить кругами, сложив руки за спиной и подкидывая ногой гравий. Осторожнее, напомнил он сам себе, если долго ходить по кругу, ввинтишься в землю, как шуруп. Еще одно самоубийство, твою мать, на следующий же день после Алисы Готье. Адамберг слушал перебранку худенькой женщины с толстым комиссаром. Анри Мафоре, отец Амадея, застрелился из ружья в среду вечером, но сын обнаружил его только наутро. Бурлен не сдавался, выражал соболезнования, уверял, что очень сожалеет, но он приехал сюда совсем по другому делу, ничего страшного, не волнуйтесь. Что за дело? Письмо от мадам Готье, полученное Амадеем Мафоре. Ну, то есть эта дама скончалась, и он обязан выяснить ее предсмертную волю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Не знаем мы никакой мадам Готье.
Адамберг оттащил Бурлена на три шага назад.
– Я хотел бы взглянуть на комнату, где покончил с собой его отец.
– А я хочу повидаться с этим Амадеем, Адамберг, зачем мне пустая комната.
– Одно другому не мешает. И свяжись с жандармами, выясни, что это за самоубийство такое. Данглар, какая тут жандармерия?
– Мы находимся между Сомбревером и Мальвуазином, так что они, наверное, относятся к Рамбуйе. Капитан Шуазель, однофамилец государственного деятеля эпохи Людовика Пятнадцатого, – вполне компетентный человек.
– Давай, Бурлен, – поторопил его Адамберг.
Тон его изменился, став более властным и настойчивым, и Бурлен, поморщившись, уступил.
После десяти минут сбивчивого разговора с Адамбергом женщина все-таки распахнула ворота и пошла впереди них по аллее, указывая дорогу в кабинет хозяина на втором этаже. Ее пухлые щеки временно одержали победу над тщедушным телом. Впрочем, она не видела никакой связи между кабинетом хозяина и письмом этой мадам Готье, и ей показалось, что и этот полицейский, Адамберг, придерживался ее мнения. Он просто зубы ей заговаривал, вот и все. Дело в том, что голосом, или улыбкой, или бог знает чем еще он напомнил ей ее школьного учителя, как же это было давно. Тому ничего не стоило убедить любого выучить за один вечер всю таблицу умножения.
Адамберг узнал, что ее зовут Селеста Гриньон и что она поступила на работу в этот дом двадцать один год тому назад, когда мальчику было шесть лет. Мальчиком она называла Амадея Мафоре – он был такой чувствительный, уязвимый, здоровьем не отличался, и с него буквально пылинки сдували.
– Вот, – сказала она, открыв дверь кабинета и перекрестившись. – Амадей обнаружил его утром, он сидел за столом, на этом стуле. Между ногами у него было зажато ружье.
Данглар обошел комнату, разглядывая стены, уставленные книжными полками, и стопки журналов, громоздившиеся на полу.
– Он был преподавателем?
– Берите выше – ученым. И еще выше – инженером. Химиком-технологом.
– И чем занимался ваш химик-технолог?
– Изучал, как очистить воздух. Типа пропылесосить небо и весь мусор собрать в мешок. Гигантский мешок, само собой.
– Как очистить воздух? – внезапно вмешался Бурлен. – Вы хотите сказать, очистить его от СО2, от углекислого газа?
– Вроде того. Удалить грязь, копоть и всю ту гадость, которой нам приходится дышать. Он потратил на это все свое состояние. Гений и благодетель человечества. Сам министр назначил ему встречу.
– Вам надо будет рассказать мне об этом, – сказал Бурлен, и голос его дрогнул, так что Селеста тут же изменила свое отношение к этому человеку.
– Об этом вам лучше расскажет Амадей. Или Виктóр, секретарь. И вообще говорите тише, кто бы вы там ни были, его тело пока еще в доме, ну вы понимаете. В спальне.
Адамберг кружил вокруг кресла покойного и его письменного стола, довольно громоздкого, обитого старой зеленой кожей, испещренной царапинами и потертой на том месте, куда он клал руки. Селеста Гриньон и Бурлен, стоя к нему спиной, продолжали беседовать об углекислом газе. Он вырвал листок из своего блокнота и, положив на кожаную поверхность стола, быстро заштриховал его карандашом. Данглар по-прежнему рыскал вдоль стен, изучая книги и полотна. Только одна картина выбивалась из собранной здесь изысканной коллекции. Изображенный на ней довольно гнетущий пейзаж – вид на долину Шеврёз, написанный тремя оттенками зеленого и усеянный красными крапинками, – иначе как мазней назвать было нельзя. Селеста Гриньон подошла к нему поближе.
