— Отлично! Разобьюсь в лепешку, чтобы доставить вас туда за три часа, или я больше не командир! Лево руля!
Вскоре парусник вошел в Гибралтарский пролив, где волнение было несколько меньшим, взял прямой курс на Танжер, и не минуло трех часов, как нам открылись белые дома марокканского города.
III
Вид Танжера. — Толпа. — Улицы. — В корчме. — Встреча. — Мохаммед, алжирский стрелок. — Его промысел. — Одиссея туземного каптенармуса[40]. — Отъезд в глубинку.
Едва мы бросили якорь, как я заметил толпу полуголых арабов, чей примитивный костюм состоял из грязных лохмотьев. Они двигались в нашу сторону, забредя в воду уже по бедра и издавая истошные вопли.
— Скажите, капитан, не принимают ли они нас за корсаров[41], или, вернее, не являются ли сами пиратами, желающими взять нас на абордаж?..[42]
— Успокойтесь… У них нет плохих намерений, и вообще они далеки от того, чтобы принимать нас за кого бы то ни было… Просто они кое-что нам предложат…
— Что же это за дар гостеприимства?..
— Вши!
— Не смейтесь! Нет ни малейшего желания кормить легион паразитов!
— Да полноте! Следуйте за мной, я сойду с вами на берег, чтобы провести в корчму… Вы увидите, там вовсе не худо… Мы сядем в одну из этих лодок, она подвезет нас к берегу, а шагов за тридцать до суши переберемся на плечи этих терракотовых добряков, потому что лодки не могут причалить… Конечно, если вы не предпочтете искупаться…
— Ладно! Теперь понятно… во время переезда на человечьих спинах насекомые на нас и набросятся.
Все произошло, как сказал капитан. Меня бесцеремонно усадил на свои плечи здоровенный малый, и так состоялось мое не слишком триумфальное вступление на марокканскую землю — верхом на сыне Пророка, обхватив руками его бритый череп, блестевший, как тыквенная бутылка.
Пять минут спустя мы вошли в одни из городских ворот, углубились в зловонную улочку, которая привела на площадь с корчмой, где я должен был подыскать себе жилье.
…Не имею никакого намерения описывать в подробностях ни старый город, чью физиономию уже обрисовали многие путешественники, ни человеческие типы, которыми художники намозолили нам глаза. И думаю, читатель не станет сердиться за то, что я не обременяю рассказ описанием хаоса извилистых улочек, захламленных гниющими овощами, битыми черепками, консервными банками, тряпьем, дохлыми кошками и полуразложившимися собаками, откуда веет гнетущими «ароматами» в сочетании с запахами чеснока, дыма, рыбы, росного ладана, жженого алоэ[43].
Неизлечимая лень и фатализм[44] мусульман игнорируют самые элементарные требования гигиены.
Впрочем, обитателям мало дела до этих тошнотворных свалок. Белые дома без окон, снабженные только узкой дверью, с трудом пропускающей одного человека, не выходят фасадом на улицу. Так что эти улочки иногда кажутся бесконечными коридорами, над которыми простирается лазурная полоса небесного свода. Время от времени мавританская[45] арка прерывает монотонность этой белой поверхности, или возникнет широкая красная полоса вдоль нижней части стены, или внимание привлечет нарисованная черным рука на двери, имеющая целью отвести сглаз.
Главная улица Танжера, едва ли не единственная, достойная зваться улицей, пересекает весь город и центральную площадь, где находятся скромные жилища консулов[46].
Именно здесь встречается «весь Танжер», так тонко описанный итальянцем Эд. де Амичи в исполненном живой правды этюде, который я недавно перечитал.
Нет ничего интересного и необычного во внешнем облике этих людей, однообразно выряженных в долгополые накидки из шерсти или полотна, когда-то белые, но теперь превратившиеся в грязные, дурно пахнущие обноски.
Иные движутся медленно, степенно, бесшумно, как если бы хотели остаться незамеченными; другие сидят на корточках вдоль стен, по углам домов, перед лавочками, с напряженно застывшим взором, подобно окаменевшим персонажам восточных легенд.
Однако толпа, кажущаяся издали такой однообразной, при ближайшем рассмотрении предстает в самой удивительной пестроте. Перед тобой медленно проплывают лица: черные, белые, желтые, бронзовые, головы, украшенные длинными пучками волос, и бритые черепа, блестящие и голубоватые. Видишь людей, высохших, как мумии[47], с целым арсеналом[48] оружия при поясах, ужасающе дряхлых старцев, женщин, запеленутых с головы до ног в лоскутья, детей с их витыми косичками… лица султанов, дикарей, некромантов[49], анахоретов[50], разбойников, существ, угнетенных неизмеримой печалью или смертельным фатализмом.
Очень мало, или даже вообще не видно, улыбок в этом странном шествии мерно двигающихся, угрюмых и молчаливых людей-призраков.
Какая-то активность в этом восточном пандемониуме проявляется на площади консульств. Это похоже на жизнь одного из наших кантонов[51] в ярмарочный день.
Небольшая прямоугольная площадь занята по периметру арабскими лавчонками и ларьками, которые показались бы убогими в самой бедной из наших деревень. С одной стороны расположен фонтан, постоянно окруженный арабами и неграми, черпающими из него воду бурдюками и кувшинами; с другой — восемь или десять женщин в паранджах[52] восседают целый день на земле, они заняты продажей хлеба.
Среди арабских домишек и мазанок скромные здания консульств выглядят почти дворцами. Тут же находится единственный в городе торговец табаком, единственный бакалейный магазин, единственное кафе, занимающее паршивую комнатенку с бильярдом, и единственный уголок, где висит несколько печатных афиш.
Наконец, здесь же собираются бродяги, чья нагота едва прикрыта лохмотьями, бездельники — мавры, евреи с бараньими профилями, делающие свой гешефт, арабские носильщики, ждущие прибытия пакетбота, мелкий чиновный люд из дипломатических миссий, озабоченный обедом, только что прибывшие иностранцы, переводчики, нищие. В этом месте можно встретить курьера, прибывшего из Феса, Мекнеса[53] или Марокко с распоряжениями султана; слугу, несущего с почты лондонские или парижские газеты; жену министра и фаворитку гарема. Тут и болонка, и верблюд, чалма и шелковая шляпа; фортепьянные ритурнели[54] из открытых окон консульств и тягучая, раздражающе гнусавая каантилена[55] из дверей мечети…
__________
В течение трех дней я изнывал от скуки, наблюдая этот бесконечный спектакль, которым насытился очень скоро. Капитан Эскуальдунак возвратился на испанские берега. Я был совершенно одинок и ожидал какой-нибудь «встряски».
