— Господин губернатор, вы хотите, чтобы я стал шпионом? Это низко, и не рассчитывайте на меня!
Хадсон Лоу изумленно посмотрел на ничтожного военного докторишку, который осмелился противиться ему и отказывался шпионить за своим больным.
О’Меар продолжил с твердостью:
— Приставляя меня к Наполеону, вы предполагали заставить меня играть низкую и презренную роль, которую отводят самым мерзким арестантам, тем, кто за ничтожную льготу предает и продает своих товарищей по заключению? Нет, Ваше Превосходительство, я не доносчик и не гнус.
— Гнус… вы, кажется, пытаетесь оскорбить меня… Берегитесь, уважаемый! Вы только что проявили недопустимую бестактность по отношению к первому лицу на острове, представителю британского правительства! Вон отсюда, вон!..
Хадсон Лоу пришел в ярость, в которой и пребывал все утро, бесновался, размахивал руками, как будто наносил удары по невидимому врагу.
Причиной его раздражительности послужило нечто другое, а вовсе не разговор Наполеона с врачом.
На острове находился старый солдат, который служил когда-то под началом Хадсона Лоу еще на Капри. Этот солдат, встретившись случайно с дворецким Наполеона Киприани, узнал его, поскольку раньше видел его именно на Капри.
Он сообщил об этом губернатору, который требовал неусыпного надзора за всеми, живущими в Лонгвуде, особенно теми, кто имел сношения с внешним миром.
Хадсон Лоу спросил старого служаку, кем был Киприани, и узнал, что дворецкий императора в 1808 году являлся французским агентом на Капри. Именно он раскрыл заговор, организованный с целью убийства брата Наполеона, в то время короля Неаполитанского.
Капитан из Неаполя, по имени Моска, высадился около загородной резиденции короля, где рассчитывал внезапно напасть, когда король, ничего не подозревая, выйдет на прогулку в сад, и убить его. Прокравшись к дому, он увидел красавицу служанку. Сразу родилась мысль предложить ей деньги, чтобы она провела его к королю. Капитан даже попытался вскружить девчонке голову, обещая взять с собой и сделать из нее знатную даму.
Девушка быстро догадалась о намерениях Моски, и поскольку прекрасно знала Киприани, то поделилась с ним своими подозрениями. Неаполитанский капитан был задержан, однако отказался назвать имя того, или тех, кто направил его в экспедицию. Поскольку именно Хадсон Лоу нанял этого убийцу, он теперь опасался, что Киприани мог знать правду, если только уже не выложил ее Наполеону.
Через несколько дней после неудавшегося покушения с Капри в Неаполь прибыл некто Висконти, его интересовал комиссар Салисетти, которому Киприани, естественно, сообщил о заговоре. Агент проник в дом Салисетги и под предлогом обустройства лаборатории установил адскую машину. Вернувшись довольно поздно с обеда в соседнем дворце, Салисетти, как обычно, быстро выскочив из коляски, помчался вверх по лестнице.
Эта быстрота спасла комиссару жизнь, так как Висконти, увидев, что он приехал, запалил свою машину. Она взорвалась, когда Салисетти пробежал уже четыре комнаты в своих апартаментах. Пострадало около тридцати комнат, дом превратился в руины, под которыми погибла одна из дочерей комиссара.
Висконти был задержан, осужден и расстрелян, а его отец — признан соучастником преступления, но по причине преклонного возраста приговорен к пожизненному заключению. Киприани удалось расположить к себе этого фанатичного старца, который довел до его сведения, что покушение на короля Жозефа и адская машина, подготовленная против Салисетти, были инспирированы Хадсоном Лоу, губернатором Капри, из чьих рук исходили деньги и инструкции.
Эти воспоминания, воскрешенные известием о Киприани, сильно обеспокоили Хадсона Лоу, так как напомнили о смерти Салисетти. Последний был начальником полиции при короле Жозефе, а затем, при Марате, организовал национальную гвардию Неаполя. Однажды его пригласили на обед, устроенный сэром Хадсоном Лоу. На следующий день, 23 декабря 1809 года, Салисетти внезапно умер, скорее всего, от яда.
Киприани, весьма взволнованный внезапной смертью своего покровителя и родственника, вероятно, не преминул обвинить англичанина в новом преступлении.
Таким образом, не удивительно, что встреча на острове Святой Елены с неутомимым корсиканцем, столь осведомленным о тайнах губернатора, очень обеспокоила сэра Хадсона Лоу.
С другой стороны, он узнал, что еще один корсиканец, по имени Сантини, хвастался, что при первой же оказии пустит ему пулю в голову.
Трусливый, живущий в постоянной опасности стать жертвой покушения со стороны сеидов, которые окружали Наполеона, его тюремщик смертельно боялся объединения Сантини и Киприани. Он решил освободиться от последнего.
Губернатор надеялся, что доктор О’Меар разделит его взгляды и поможет в его намерениях из страха или в надежде на аванс и компенсацию, которых он добьется для себя от своего правительства. Но при подобном отношении доктора, наотрез отказавшегося стать жалким шпионом, тем более нельзя было рассчитывать, чтобы тот согласился сыграть еще более низкую роль — отравителя.
Хадсон Лоу закрылся в своем кабинете на весь день, изучая рапорты, читая полицейские отчеты, просматривал безграмотную писанину осведомителей, оплачиваемых им и разбросанных по всему острову.
На Святой Елене в убогой хижине обитал бедный негр Тоби, все еще остававшийся рабом.
Наполеон много раз встречал его, по-доброму разговаривал с ним и даже отдал распоряжение Бертрану отчислить из Капской компании сумму, необходимую для выкупа старого негра.
— Противно, — говорил император, — когда рабство существует на расстоянии протянутой руки, тем более, что достаточно вложить в нее совсем немного золота и раб станет свободным.
Тоби обожал Наполеона, которого называл по-детски — Бони.
Завидев его издалека во время коротких прогулок, негр что-то радостно выкрикивал, подносил ему цветы, собранные в расселинах скал, загадочные цветы, тогда очень мало известные, названные теперь орхидеями и украшающие оранжереи и столы аристократов. Он дарил ему яркие перья птиц и не знал, как же еще засвидетельствовать свои почтение и любовь императору-изгнаннику.
Однако Капская компания, подчиняясь инструкциям Хадсона Лоу, оставалась глуха к предложениям о выкупе бедного негра. Зачем доставлять удовольствие опальному императору, гораздо лучше отказать. И это при том, что в Лондоне английское лицемерие аплодировало благородным евангелистам, ратующим за уничтожение рабства.
По сообщениям полиции, Киприани часто заходил в хижину негра. Он подолгу разговаривал с ним, приходя в восторг от речи Тоби, приносил ему кое-какие подарки.
— Я свободный, — говорил Тоби, — я следовать всегда Бони… Я оставаться здесь, чтобы видеть его, я уезжать, если он уезжать. Не нужно свободы, если Бони всегда узник; я хотеть свобода, чтобы следовать Бони, когда французы позовут его, сделают большим начальником, великим императором!
Несколько дней спустя после беседы доктора О’Меара с императором Киприани, как обычно, заглянул в хижину Тоби.
Негр чему-то очень радовался. Он показал на стол, где стоял пирог, и объяснил, что помогал матросам и один из них заплатил ему четвертинкой плумпудинга. Тоби предложил гостю полакомиться вместе с ним.
— Не люблю я англичан, — ответил дворецкий, — но в их кухне есть вкусные вещи, и, клянусь честью, от плумпудинга нельзя отказаться. Это такая редкость… Что ж, принимаю твое предложение, мой добрый черный друг, но, может, ты сделаешь немного чаю, Тоби? А я добавлю рома…
Сию же минуту, с невыразимым удовольствием от той чести, что оказал ему дворецкий Бони, негр поставил воду на огонь и приготовил чай. Киприани, вытащив из кармана дорожную фляжку, с которой никогда не расставался, добавил в питье доброе количество рома, сотворив освежающий и бодрящий напиток, прекрасно подходивший к этому климату.
Оба с аппетитом съели плумпудинг, посчитав его совершенно исключительным, затем расстались, пожелав друг другу доброго здоровья и не забыв приложиться напоследок к фляжке Киприани.
На следующий день Киприани уже жаловался на боль внутри, которая все усиливалась. Позвали доктора О’Меара, он попытался лечить больного, приказал хорошенько пропарить его, но неизвестная болезнь быстро развивалась, дворецкий сильно ослабел. Смерть была близка.
Император крайне опечалился. Он постоянно справлялся о Киприани, и когда узнал, что больной не приходит в сознание, то, облачившись в парадный мундир, приготовился идти к умирающему.
— Мне кажется, — размышлял он, — если я предстану перед бедным Киприани, мое присутствие может дать толчок природе… Сколько раз на полях сражений достаточно было мне приблизиться к раненым, чтобы у них находились силы встать и дойти до лазарета…
