Вычислить долготу — совсем иная задача, поскольку меридианы охватывают Землю, проходя через полюса, то есть их кольца равной длины, зато расстояние между ними меняется. Долгота — штука каверзная.
Растеряй я все свои карты, широту все равно можно было б измерить, притом довольно точно — по высоте Солнца в полдень и положению Венеры в ночном небе. Любой моряк на это способен. Чтобы рассчитать долготу, пришлось бы замерять время в определенном месте. Мир каждый день встает вверх тормашками и приходит в норму, делая оборот в триста шестьдесят градусов. В сутках двадцать четыре часа, так что, если поделить эти градусы на часы, мы получим, что в час земной шар поворачивается на пятнадцать градусов.
Я всегда использовал Бристоль как точку отсчета. Следовательно, один благословенный час удаления от Бристоля отклонит нас на долготу в пятнадцать градусов, а два часа — на тридцать. Я никогда особенно не следил за картами, поскольку поплавал немало и умел прокладывать курс наугад, однако в деле с загадкой этого было недостаточно: требовалось точно установить долготу того места, где мы находимся. Я отдал приказ одного из наших пленников пикой тыкать — засекал полдни по его крикам и, твердо зная бристольское время, вскоре вычислил долготу. Жаль, бедняга не дожил — скончался от ран.
Тем не менее, даже будь у меня готовый ответ на загадку, мы все равно могли бы проплыть в милях от заветного берега, поскольку карты мои точностью не отличались. Впрочем, я твердо знал, куда отправлюсь, и потому принял следующее решение: сказать Эдварду, что мы удвоим шансы на открытие, если пройдем по одной широте в разных полушариях. Разумеется, я дал ему ложное направление, так что он не сумел бы отыскать остров, как бы ни старался. Мы должны были выйти в море, разойтись и затем встретиться у Барбадоса, чтобы сравнить карты, как объяснил я ему за бутылкой рома.
— Слушаюсь, сэр, — ответил он и кивнул. И это, по-твоему, лукавство?
Я, конечно же, не собирался вести никаких записей. Честность — пагубная привычка. Может привести к добродетели, а пират, достигший ее, считай, покойник. Его шпага теряет проворность, рука слабеет. Сказать по правде, я и не думал ждать от Эдварда исполнения уговора. Полагаю, он чувствовал, что я хочу сбить его со следа, однако виду не подал, что дело неладно, так что мы ударили по рукам и распили еще по стаканчику.
Что же такого знал Эдвард, чего не ведал я?
Он всегда что-то скрывал: значение числа «1303», смысл надписи «кровь». Я мог бы, конечно, приставить ему к горлу нож, но это слишком топорный метод, когда нужно добыть исчерпывающий ответ. Того и гляди сорвешься. Всегда лучше добиваться своего хитростью, нежели насилием. С ней, как правило, узнаешь больше.
Ах да, мой ответ на загадку с ящиками.
Сорок один — это значение широты. Иначе быть не могло, поскольку все прочие цифры уносили меня в столь дикие и необитаемые края, что не стоило принимать их в расчет. Итак, сорок один градус — такова была точная широта этого места. Пройдоха, составивший головоломку, написал, что зарыл сокровище — мою корону — на широте в сорок один градус от основания. А где находилось основание? Где еще, как не в Лондоне, — отвечу я, хотя мне и не сразу пришло это в голову.
А вот то, чего я Эдварду не сказал.
Согласно загадке, шесть деревянных ящиков были пустыми. Я предположил, что это неспроста, и не стал принимать их в расчет.
Сокровище было закопано на глубине двух метров и восьмидесяти семи в разбросе, однако зачем понадобилось рыть яму такой ширины, чтобы спрятать корону? Я поставил два этих числа рядом — «2» и «87» — и получил значение долготы в двести восемьдесят семь градусов.
Затем я взял карту и отмерил циркулем расстояние в двести восемьдесят семь градусов, но не увидел там ничего, кроме океанской синевы. Только тут меня осенило, что долготу я отмерял по Бристолю, а мир начинается с Лондона. Тогда-то я и увидел свой остров — на карте он выглядел не крупнее соринки — наверное, последнее место для того, кто пожелал бы зарыть «примечательное сокровище». Но как назывался этот остров и почему не имел обозначения?
Ответ давали цифры на каменной плите. Одна разгадка тянула за собой следующую, так же как одна кривда ведет к другой. Со временем я открою, как расшифровал эту цепочку. Зачем отказывать себе в удовольствии тебя позлить? Ты узнаешь ответ, но не то, как решить загадку. Придется подождать, дружище. Я как раз собирался вспомнить сестричек-злодеек — «Линду-Марию» и «Кровавую Евангелину».
Поначалу мы плавали с половиной команды на каждого. Джимми и Луис друг друга не выносили, но и порознь жить не могли, посему отправились с Эдвардом. Бонс остался при мне — я повысил его из первых пьяниц в первые помощники и назначил штурманом. Пью, будь он неладен, носил мне эль каждый вечер, только бы я его не отослал — и своего добился, каналья. Соломона я оставил, поскольку на «Евангелине» он и вахты не продержался бы, а мне он еще был нужен. Джимми и Луис перерезали бы ему глотку.
Некоторое время мы наводили страх на северные широты, но потом повернули рули к югу, навстречу солнечным дням. Там тоже плавало немало золота, и пока мы обчищали трюмы, Эдвард пытался определить место, где зарыты те самые шесть ящиков.
Вскоре я понял, что пиратствовать вдвоем — дело накладное. Две команды не могли нападать на корабль одновременно, иначе грозили его потопить, поэтому кому-то из нас приходилось прохлаждаться, пока другие шли на абордаж. Мы грабили по очереди, но мои потери оказывались больше — из-за нехватки людей.
Изначально я предполагал, что для половины команды потребуется половина обычного объема припасов. На деле же вышло иначе. Пришлось снабдить «Евангелину» всем тем же, чем собственный корабль, поскольку обе команды пожрать были горазды.
Я вынужден был наполнить бочки сухарями и пивом, уложить в трюм десятки сырных голов и анкерков с маслом, набрать целый амбар хлеба, не говоря о солонине. Наши ребята не страдали плохим аппетитом, и ради его удовлетворения требовался целый скотный двор. Не будь трюм забит доверху, я бы загнал гуда стадо быков, а на деке разбил бы грядки, если бы не пришлось потом их топтать.
Однако корабль не ферма. Ему нужны дерево, фонари, кресала, парусина, пенька, канаты и блоки. Я даже отдал «Евангелине» половину своих парусов. С двумя кораблями я сделался вдвое беднее.
Кроме прочего, «Евангелина» вынуждала меня тратиться на медь, лес и железо, поскольку постоянно требовала починки. «Линда-Мария» оставалась такой же крепкой и ладной, как в день нашей первой встречи, — кроме того, что ее нужно было драить щелоком и скрести щетками. Деревянные святые не морщились из сочувствия к ней — я ни разу не дал им повода.
