— Да уж, понять мёжно, — сказала Билли.
— Конечно. Но я был совершенно раздавлен. Умолял. Клялся, что обратно прошмыгну мышкой и никто ничего не узнает. А она спросила, был ли я у своих. Конечно, я не был. «Что ж ты — о них печешься, а о нас нет?» — сказала она.
Билли молча потягивала портвейн.
— Поразительнё, — наконец проговорила она. — Наверьное, в Холёкосте польно таких запютанних историй.
— Я никогда об этом не рассказывал.
— Я знаю. — Билли досадливо поморщилась. — Не надо без коньца повторять. Уже сказаль. Ты недоверчивый, излёманный, наглюхо закрытый, духовно выжатый парень, который любит умершую девюшку и не заслюживает счастья. Правиля мне понятны, о’кей?
— Извини, — улыбнулся Стоун.
— Задольбал, — пробурчала Билли. — Ладно, ты никогда об этом не говориль и все это секреты, но что било потом? Что Дагмар? Изумительный, манящий, знойний, длинноногий Дагмар, о ком с двенадцать лет ты и брят еженощно мокро грезиль? Ты с ней увиделься?
— Да, на минуту. — Стоун печально уставился на промокшие картонки под пинты. — Она сошла по лестнице и спряталась за спину матери. Я пытался что-то объяснить, но она лишь качала головой.
— Даже ничего не сказаля? — спросила Билли.
— К сожалению, сказала. Такое, что хуже не придумаешь. Ты больше не еврей, сказала она. Было так больно. Именно этого я боялся. А слышать такое от Дагмар было просто убийственно.
— Если хёчешь знать мой мнений, малиш… — Билли прикурила сигарету «Житан», щелкнув изящной зажигалкой «Данхилл». — Твоя Дагмар тот еще сючка.
— Нет, — отрезал Стоун. — Не надо так, Билли. Пожалуйста. Не смей так говорить.
— Ты все любишь ее, что ли? До сих дней защищаешь.
— Да, защищаю. Поверь, она не сучка. Она была чудесная. Забавная, красивая, гордая и умная. Пока не разразилось безумие. Нет, не ангел, но хороший человек. Славный человек. Только представь, через что она прошла, что пережила. У нее украли жизнь. Ее волшебный мир превратился в кошмарную жестокую пытку.
— Да, конечно, — уступила Билли. — Я сказаля, что никого не осюждаю, и сраз осюдиля. Хотя не впряве.
— Понимаешь, ей казалось, что ее предали, — сказал Стоун.
— Ты?
— Да. Я прочел это в ее глазах, там, на лестнице. Несправедливо, и она, конечно, это знала. Но все равно вообразила предательство. И я ее понимал. Теперь мы обитали на разных планетах. Передо мной было будущее, перед ней — нет. Она так и стоит перед глазами. Похудевшая, издерганная и все-таки прекрасная. Потом она велела мне уйти. Сказала, дело не в риске, просто не хочет меня видеть. Не желает быть с тем, кто живет, тогда как она медленно… медленно умирает.
Впервые с начала рассказа Стоун запнулся.
Билли легонько сжала его колено.
К столику подошел бармен.
— Прошу прощенья, — сказал он, — пожалуйста, допивайте и уходите.
Стоун, только что отхлебнувший пива, отставил пинту и посмотрел на бармена.
— Что? — спокойно спросил он, но пальцы сжались в кулак.
— Извините, — повторил бармен. — Мне-то все равно, я вам слова не сказал, но вот вернулся хозяин и приметил вашу подругу. Понимаете, он не пускает черных в свое заведение. Такое вот правило, вам придется уйти.
Стоун взял пинту и сделал нарочито затяжной глоток. Билли уже убрала сигареты и зажигалку в сумочку.
— Передай хозяину… — медленно сказал Стоун.
— Поль, не надо, — сердито перебила Билли. — Пошли. Я не хёчу оставаться в этот гядюшник. Такой общество? Нет уже, спасибо. Противно.
Стоун ее придержал.
— Передай хозяину, — повторил он, — что он нацист и пиздюк. Понял? Кстати, и ты пиздюк, а вдобавок трус.
— Позвольте! — оскорбился бармен. — Я ни при чем, я тут работаю…
— И просто выполняешь приказ? — усмехнулся Стоун. — Где-то я уже это слышал.
— Поль… Отто… не надо. Я хёчу идти, — сказала Билли.
Появился хозяин. Надменный здоровяк с напомаженными волосами и щеткой усов. Нагрудный карман его кителя, залоснившегося на локтях, украшал полковой значок.
— Это мой паб, и я решаю, кому здесь пить, — заявил он. — Так что вали отсюда со своей черной потаскухой.
Билли стряхнула руку Стоуна и вскочила.
— Мы уйдем, но вы жалькая и мерзкая личность. — Она говорила словно королева с мужланом. — Что-то здесь завоняло. Может, забило трюбу, но, похоже, несет от хозяина.
Однако Стоун не двинулся с места.
— Я сосчитаю до пяти, и ты извинишься перед дамой, — угрожающе сказал он. — Один… два…
Билли вновь попыталась вмешаться — безуспешно. Стоун закончил отсчет и, привстав, разящим апперкотом сбил хозяина с ног. Тошнотворный хруст, сопроводивший встречу кулака с подбородком, уверенно диагностировал перелом челюсти. Стоун развернулся, готовый заняться барменом, но перепуганный халдей попятился и врезался задом в чей-то столик, опрокинув стаканы. Никто из посетителей вмешаться не пожелал.
— Теперь можем идти. — Стоун осушил пинту и встал.
— Да уж, лючше пойдем. — Билли поспешила к выходу. — Между прочим, никто не взиваль к драка.
— Слова Чемберлена, — ответил Стоун, следуя за ней.
Они вышли из паба и тормознули такси.
Личные жертвы
Берлин, 1936 г.
Дагмар вернулась в спальню. Лицо ее окаменело.
— Спасибо, что не вышел, — сказала она.
Пауль стоял у окна.
— Ужасно хотелось, — ответил он, глядя на улицу. — Невероятно.
Фигура в черном ушла через калитку.
Дагмар не удержала маску безразличия. Голос ее надтреснул.
— Мне пришлось его выгнать. — В глазах ее закипали слезы. — Было бы еще хуже, если б он увидел тебя. Я его прогнала. Нашего Отто.
— Нельзя ему приходить. — Ради Дагмар Пауль старался быть благоразумным. — Но я знал, что при первой возможности он явится. И не виню его. Я бы сделал то же самое.
— Видел бы ты его! — Дагмар расплакалась. — Он в форме! Ужас. Выглядит как… как они!
— В душе он все тот же Отто. Это просто форма. Ты же понимаешь.
— Нет! — всхлипнула Дагмар. — Такая форма не бывает просто формой.
По вечерам Пауль часто приходил к Дагмар. В ее спальне они пили желудевый кофе и курили. Он навещал ее три-четыре раза в неделю. Дагмар всегда была дома. Она упрямо отгораживалась от прежней жизни и жизни вообще.
«Если нам все запрещено, какой смысл выходить из дома?» — стенала она.
Пауль бесстыдно признавался себе, что эгоистически счастлив быть ее единственным другом. Любовь его ничуть не угасла, и мысль, что в нем нуждаются, а визиты его желанны, радовала безмерно. На него полагались. Все больше он был необходим.
От фрау Фишер помощи ждать не приходилось. Она жила прошлым. В гостиной, не открывая ставень, читала старые письма и вклеивала фото в альбомы.
— Это страшно угнетает, — часто жаловалась Дагмар. — Иногда я будто схожу с ума.
Об этом она причитала и в вечер нежданного прихода Отто. Как обычно, Дагмар лежала на кровати. Пауль сидел на ковре, поглядывая на пустой пуфик перед туалетным столиком. Они с Отто так долго занимали «свои» места в этой спальне, что даже теперь, через много месяцев, отсутствие брата казалось странным.
— Я просто физически загнусь от тоски, правда, — говорила Дагмар. — Так хочется поплавать. Все на свете отдала бы за бассейн.
Нежданный визит перебил ее раздумья. После ухода Отто разговор не клеился.
Увидеть его и прогнать. Душа разрывалась.
— Я оборвала священные узы Субботнего клуба, — горестно усмехнулась Дагмар, утирая слезы.
— Законы его были рассчитаны на цивилизованную жизнь, — ответил Пауль. — Кто же знал, что возникнет такой выбор? Это несправедливо.
Он предложил сварить еще эрзац-кофе, но Дагмар отказалась.
— Жутко противный, — сказала она. — Сама не знаю, зачем его пью. Опять же от тоски. Хоть какое-то занятие.
Говорили через силу.
Оба думали об Отто.
Сославшись на усталость, Дагмар сказала, что хочет спать.
Пожалуй, впервые за все время Пауль был рад уйти. Сердце ныло. Брат был рядом, а он лишь проводил взглядом его одинокую фигуру, скрывшуюся в ночи. Ради любимой Пауль крепился, но ему тоже хотелось побыть одному.
Когда он спустился, фрау Фишер выглянула из гостиной и попросила на минутку зайти.
Хочет поговорить об Отто, подумал Пауль. Попросит повлиять, чтобы он к ним не приходил. Но фрау Фишер ни словом не обмолвилась об Отто. Ее беспокоила Дагмар.
— Ты единственный, кто ее навещает, — сказала она. — Кое-кто из ее старых друзей пытался зайти, но она не хочет их видеть. Гордая. Привыкла быть золотой девочкой, центром внимания, сочувствие ей невыносимо. К сожалению, у нее не было настоящих друзей-евреев, кроме тебя и… кхм. Кроме тебя. Она училась в лучшей школе, и мы не задумывались о своей национальности.
