— Что понадобилось пастору в холмах? — спросила она.
— А что делает здесь госпожа Катрин? Скоро совсем стемнеет, а вы так далеко от замка.
Она была вся в зеленом, юбка едва достигала щиколоток и не закрывала ножку в стремени. Перья на шляпе разметались по кудрям. Дэвид никогда не встречал женщин в охотничьем одеянии, и очутившаяся в этом пустынном месте девушка-видение казалась неземной и прекрасной, как сон.
— Сегодня утром, пока кряквы летят через Аллер, мы с сокольничим Эди дали нашим птицам порезвиться на воле. Час назад Эди повез их в кречатню, а я задержалась полюбоваться нисходящим на землю туманом. Наверное, я задержалась слишком надолго.
— Тогда мне выпала неслыханная удача, — сказал Дэвид. — Я не осмеливался искать встречи с вами, но раз довелось нам увидеться, я провожу вас до Калидона. Дорогу так застило, что пойдем мы как сквозь пуховую подушку.
Она не возражала, когда он положил руку на уздечку, намереваясь вести лошадь, а брошенный украдкой взгляд уловил улыбку на ее лице. От этого по телу Дэвида пробежала дрожь, и он позабыл об осторожности и долге. Они пребывали в волшебном мире — вместе, одни, как никогда прежде… Молодой человек чувствовал, что без опаски поведет ее через бушующие реки и обрывистые скалы, что ради нее готов разогнать туман и вспахать холмы, что ничего невозможного не существует, стоит ей лишь приказать. Вместе они смогут преобразить мир, обратить его в песню и восторг. Дэвид так глубоко погрузился в грезы, что с трудом очнулся, когда она заговорила:
— Я слышала о бедах, постигших вас, мистер Дэвид. Мне поведал о них тот, кого мы сейчас знаем как Марка Риддела.
— Никаких бед нет. Сейчас, рядом с вами, я понимаю, что мир прекрасен.
— Пресвитерскому совету вы так и скажете? — Она рассмеялась.
— Я скажу так всему белому свету… если вы позволите.
Она засмущалась и потянула поводья; путь шел под уклон, и лошадь споткнулась. В поисках опоры Катрин прикоснулась к плечу Дэвида, а он, не давая ей опомниться, задержал ее руку в своей.
— О, милая, милая, — вскричал он. — Катрин, нет сил молчать… Я схожу с ума от любви к вам… С нашей первой встречи в лесу ваши глаза для меня как солнце и луна. Ваше лицо — да простит меня Господь! — встало между мной и Писанием. Иногда я не могу молиться, потому что думаю о вас… Мне ничего от вас не надо, Катрин, просто позвольте договорить. Как это пелось в вашей песне? «У меня же ничего, только…» — ох, нет! Сколько же правды в тех словах!
Она не ответила, но и рука ее не дернулась, вырываясь. Они спускались по косогору к Руду, а туман стал настолько густым, что они видели лишь силуэты друг друга. Прежде они были словно окружены туманом, но сейчас он подобрался настолько близко, что скрыл очертания животного и наездницы. Дэвид скорее чувствовал, чем видел ее, и эта бесплотность придала ему храбрости.
— Мне ничего не нужно, — продолжил он, — но вы должны знать о моей любви. В моей жизни грядут битвы, но пока вы живете на свете, я ничего не боюсь. Я никому не позволю тронуть вас и пальцем, но если вы разрешите мне думать о вас, вспоминать вас, иногда видеть вас, я буду сильным, как Самсон. Католики молятся своим святым, а вы святая, чье имя начертано в моем сердце.
Она молчала, и он встревоженно воскликнул:
— Вы злитесь на меня? Простите, умоляю, простите, но я должен был сказать это. Больше не произнесу ни слова до самых ворот Калидона.
Наконец прозвучал ее ответ, и был он странен:
У нас с тобой одна любовь,Любовь в сердцах одна…
Дэвид замер, затрепетав и затаив дыхание, будто завороженный, слыша и не веря этому ответу на свои безнадежные молитвы. Он сжал ее руку, но она убрала ее и вновь запела:
Вернись назад, явись мне вновь,Пойдем со мной, любимый мой,Зовет домой она.
Рука, освободившаяся из-под его ладони, опустилась ему на затылок. Неожиданно ее лицо склонилось к нему, и на лбу он ощутил поцелуй, легкий, как касание птичьего крыла. Он поймал Катрин, когда та скользнула из седла в его объятия.
Глава 16. ОХОТА НА ВЕДЬМ
На следующее утро Дэвид проснулся во внезапно обновленном мире. Катрин ответила на его любовь, и это перевернуло для него основы, на коих зиждилась планета. Ничего прежнего не будет, все его беды рассеялись, как туман под солнечными лучами: разве может что-то случиться с тем, кого любит Катрин? Даже порок, раскинувший крыла над Будили, более не казался столь ужасным: на земле, по которой ступает нога этой девушки, зло лишено сил. Дэвид чувствовал, что мир людей вновь принимает его в свои объятья, и душа его пела хоралы.
Даже новости, принесенные Риверсло, не смогли поколебать его уверенности в обретенной неуязвимости. Этот достойный прихожанин явился к нему в дом как в воду опущенный. Шабаш в канун Дня всех святых все же состоялся, и проходил этот нечестивый праздник, как он подозревает, в кирке… Он потерял Чейсхоупа из виду в самом начале вечера, пустившись по ложному следу, ведущему в Майрхоуп… Кто-то наблюдал за домом священника и сообщил остальным, что того нет… Риверсло кинулся разыскивать пастора, но тут все покрылось туманом, а когда он вернулся в Будили, было хоть глаз коли. Никаких сомнений, в деле сам Дьявол защищает своих приспешников… Все кругом, не исключая и тех, кто мог быть на празднике, потушили огни в домах. Но по счастливому совпадению фермер забрел на церковный двор и заметил мерцание в окнах кирки. Дверь была заперта, но он понял, что внутри кто-то есть… Он отправился к звонарю Роббу за ключом, но ключа не нашли. Он бросился к Амосу Ритчи с требованием взломать дверь, но Амос отказался выходить за порог, и Риверсло взял у него кувалду и вагу, однако, вернувшись к кирке, обнаружил, что там опять пусто и темно; ключи лежали на крыльце Робба.
Фермер был по-настоящему напуган, ибо оказался не готов к такому невероятному богохульству. Дэвид, зная свой Приходской совет, почти не удивился. Если селяне бросают вызов самому Создателю, сидя пред алтарем и пропуская слова Писания мимо ушей, что помешает им осквернить дом Господний? Все это говорило о дерзости и чувстве безнаказанности злоумышленников. Дэвид не мог не думать о Чейсхоупе, том самом любимчике Пресвитерия, что содействовал Церкви, охотясь на роялистов, о Чейсхоупе, как флагом, размахивающим своим благочестием. Чем больше пастор думал о Чейсхоупском арендаторе, тем более крупной фигурой тот представлялся ему. То был не обычный грешник, но предводитель нечестивцев, пользующийся религией в собственных грязных целях. Но Дэвид, разгоряченный своим новым счастьем, лишь возрадовался при этой мысли: его врагом будут не человеческие слабости, а осознанное стремление к пороку.
