Мне хотелось знать, почему она выбрала кларнет, и ответила она без запинки:
– Чтобы раздражать моих родителей, раздражать до такой степени, чтобы они заставили меня практиковаться в гараже, где я могла дышать воздухом, который пахнет автомобильным маслом, резиной и плесенью, а не сигаретным дымом. Они соревнуются, мама и папа, кто быстрее заболеет раком легких. И в гараже я не слышу их бесконечного, давящего молчания.
– Твити они говорят больше, чем друг дружке, – добавил Малколм.
– Твити – попугай, который живет в клетке в нашей гостиной и с горьким негодованием наблюдает за нами, – объяснила Амалия. – По большей части, потому что терпеть не может сигаретного дыма. А сюсюканье родителей, когда они к нему обращаются, едва не сводит его с ума. По моему разумению, давным-давно у мамы с папой произошел какой-то серьезный конфликт, и они высказали все, что хотели сказать по тому поводу, после чего не простили ни друг дружку, ни себя, и теперь не хотят говорить между собой ни о чем. Наш отец – токарь, но не просто токарь, а еще и руководит бригадой токарей и, как я понимаю, зарабатывает хорошие деньги. Но, судя по другим токарям, которых я встречала, людям, с которыми он работает, может, эта такая особенность токарей: они молчаливые. Потому что он особо не говорит ни со мной, ни с Малколмом.
– Мы от него слышим, – вставил Малколм, – разве что: «Унеси его в гараж» или «Я всего лишь хочу посмотреть этот маленький телик и забыть про говняный день на работе! Неужели это надо объяснять вам обоим?».
– Но, по крайней мере, папа – не злой, – заметила Амалия. – Никогда не бил мать или нас, а это уже что-то. Он не злой и не безразличный.
– Он безразличный, – возразил Малколм.
– Да, – кивнула Амалия, – сейчас он безразличный, но, возможно, на самом деле он не такой. Родился не таким. Возможно, жизнь сделала его безразличным. Разочарование, сожаление и еще, кто знает, что сделали его таким. Может, он и хочет не быть таким, но вжился в эту роль, вмерз в нее и не знает, как выйти из нее.
– Отец таким родился, – заявил Малколм, – и меньше всего на свете ему хочется выйти из этой роли. – Он повернулся ко мне: – Амалия уезжает. Она получила полную стипендию, с питанием, местом в общежитии, со всем, в университете штата. Отбывает в сентябре. Она собирается стать писательницей. Очень талантливая.
Амалия очаровательно покраснела.
– Я не талантливая, Малколм, просто люблю язык, доверху наполнена словами, и есть у меня умение приставлять их друг к дружке. Но я не уверена, что мне следует ехать. Может, сначала лучше найти работу. Подождать несколько лет. Деньги на карманные расходы в стипендию не входят.
Малколм скривился.
– Будут у тебя карманные деньги. Пусть наш старик не хочет, чтобы ты училась в колледже, но все равно поделится с тобой какой-нибудь мелочью. И я тебя знаю. Найдешь работу на неполный день и все равно будешь получать одни пятерки.
Он отделил от макаронного салата все кусочки черных оливок, и не потому, что не любил их. Просто сначала съел макароны, а только потом – оливки.
– Почему твой отец не хочет, чтобы ты поехала учиться в колледж? – спросил я.
– Речь не о том, что он не хочет отпускать меня учиться в колледж, чтобы я стала писательницей. Просто он страшится того дня, когда уедет и Малколм. Тогда в доме останутся они двое и попугай, и это будет ад.
– Ему не нравится, что ты продолжишь образование, – гнул свое Малколм, – потому что ты уже превзошла его. Цитирую: «Померанцам не нужен колледж, они никогда в нем не учились, мы не водили дел с высоколобыми». – Малколм повернулся ко мне, и в его увеличенных линзами глазах я прочитал страх: он боялся, что его сестра откажется от стипендии. – Она не хочет ехать в университет и оставлять меня с ними, потому что я уже социальный изгой.
– Никакой ты не социальный изгой, Малколм, – Амалия покачала головой. – Да, ты неуклюжий, но это пройдет.
– Я – неуклюжий социальный изгой и горжусь этим. Если в сентябре ты не уедешь в колледж, это будет моя вина, целиком моя, и я не смогу с этим жить, и я вышибу себе мозги.
– Ты не вышибешь себе мозги, маленький братец. Ты падаешь в обморок при виде крови, и у тебя нет оружия.
– Оружие я раздобуду и умру до того, как эту самую кровь увижу. Так что тебе лучше уехать в колледж.
Я попытался помочь.
– Он уже не будет социальным изгоем после того, как я с ним поработаю, Амалия. И здесь живут дедушка Тедди и моя мама, а для них он всегда желанный гость.
Покончив с пудингом, мы так и не вернулись к музыке. Говорили, пока прибирались на кухне, потом сели за стол и снова говорили, а время летело очень быстро.
И одно, из сказанного Амалией о Малколме, мне не забыть никогда:
Он думает, что музыка в нем лишь благодаря моему присутствию рядом, поскольку он всегда видел меня с кларнетом в руках, но это неправда. Музыка, которую я играю, обусловлена железной решимостью и многочасовыми занятиями, и она – наперсток слюны в сравнении с океаном врожденного таланта Малколма. Ты слышал, как я играю, Иона. Моего мастерства вполне хватит для оркестра, выступающего на танцах в доме ветеранов зарубежных войн или даже в Лосином зале, но у Малколма, как, впрочем, и у тебя, настоящий талант, и он поднимется на самую вершину. Папу и маму музыка интересует не больше чемпионатов по шахматам, поэтому Малколм не верит, что каким-то образом его музыка доходит до их сердец, но она доходит, так же как доходят слова моих рассказов.
– Теперь ее лаймово-зеленые глаза смотрели на брата. – Без меня никто не будет поддерживать тебя и твою музыку. Вдруг я вернусь на Рождество и увижу, что ты забросил саксофон и завел себе попугая?
– Если ты не уедешь в сентябре в колледж, я вышибу себе мозги, – повторил Малколм.
– Даже если бы ты смог это сделать, где двенадцатилетний пацан добудет оружие?
– В таком городе, как наш, полно плохишей и нет недостатка в дегенератах, которые продадут ребенку что угодно.
– И ты знаешь многих этих дегенератов, так?
– Я их ищу, – ответил Малколм.
Они взяли в руки инструменты, чтобы уйти домой, около четырех часов, но мне не хотелось, чтобы они уходили. Я не хотел, чтобы уходила Амалия. И в равной степени не хотел, чтобы уходил Малколм.
Стоял на крыльце, наблюдая, как они пересекают улицу. Когда впервые увидел Амалию, подумал, что она симпатичная, но не красавица. Теперь не сомневался, что она суперкрасивая. Корил себя за то, что из-за одежды сравнил ее с Джиджет, пусть и не сказал об этом вслух, потому что теперь видел, с каким вкусом она одета. В сине-белой полосатой блузке и белых клешах с красным ремнем выглядела она замечательно. Иногда девушка может не обладать классическими лицом и фигурой, но одевается с таким вкусом, что, глядя на нее, ты не заметишь и дюжины красавиц, которые пройдут мимо обнаженными. Такой и была Амалия. А еще умной. И веселой. И заботливой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
