В 1851 году у четы Айвазовских появляется вторая дочь, Мария,[187] которую отец будет называть Мариам. Иван Константинович устраивает в Москве совместную выставку с известным русским художником-гравером Федором Ивановичем Иорданом, получившим год назад звание профессора Академии художеств. На выставку Иордан привез гравюру с «Преображения» Рафаэля.
С Иорданом Айвазовского связывала давняя дружба — они познакомились в Италии, Иордан хорошо знал Александра Иванова, дружил с Гоголем и братьями Брюлловыми. Это был необычайно скромный, тихий и трудолюбивый человек, для которого ничто в жизни не доставалось без кропотливого труда.
Айвазовский был рад выставляться вместе со старым другом. Для участия предоставил следующие картины: «Закат солнца в Крыму», «Лунная ночь (нападение корсаров на купеческий корабль у храма Минервы в Греции)», «Мыс Айя (на пути из Одессы в Крым с разных сторон)», «Вид Генуи с моря во время захода солнца», «Море близ Алиханте в Испании», «Вид Капри», «Афонская гора», «Кавказский вид в Абхазии с берегов Черного моря во время бури», последнюю любезно предоставил ее владелец А. П. Ермолов.
«…Картины эти, «Закат солнца в Крыму», принесли большое удовольствие истинным ценителям таланта и снова подтверждают, что кроме Айвазовского, у нас никто не передает так верно жизни моря, никто не достигает, как он, прозрачности воздуха, и никто, кроме него, не остается более верен воздушной перспективе. Истинный талант, полный жизни, виден и в небольших вещах, составляющих иногда его отдых от более серьезных занятий», — писал скульптор Н. Рамазанов[188] в журнале «Москвитянин», 1854, № 264.
Выставка вызвала большой интерес, после ее закрытия историк, писатель и публицист Михаил Петрович Погодин[189] попросил Айвазовского прислать ему речь, которую Иван Константинович произносил на обеде, устроенном в честь двух художников 19 марта 1851 года. Наивный, он надеялся, что Айвазовский сначала прописал текст ответного слова на бумаге, Айвазовский же, как обычно, импровизировал, отчего произнесенная им речь не была зафиксирована, и в дальнейшем, создавая серию статей для журнала «Москвитянин» об Айвазовском, Погодин мог лишь цитировать ее по памяти или черпать из того скудного материала, который «любезно» предоставил ему Иван Константинович.
Почему я выделяю в кавычки слово «любезно»? Да потому, что Айвазовский написал Погодину не речь, как тот просил, а некоторую отписку, в которой, впрочем, не было злого умысла или нежелания сотрудничать. Обычная спешка, стремление поскорее приступить к запланированной работе, в то время как ему пытаются навязать писания давно произнесенной и уже никому толком не нужной речи. Очень, кстати, знакомое отношение, свойственное скорее персонажам нашего с вами века, но людей достаточно неспешного девятнадцатого такие отписки могли и обескуражить: «Желаете также заметку о том, что я говорил в ответ на обеде. Опишу, сколько помню, но прошу Вас покорнейше намерение мое поняв, дайте должную форму, я не в состоянии», — пишет Айвазовский Погодину. Далее он разбивает свою речь на тезисы, которые в результате профессиональный литератор должен переписать за него. На самом деле неглупое решение, не знаю, был ли благодарен за эту отписку Михаил Петрович, но Айвазовский безусловно прав. Сам он не считает себя писателем и прекрасно понимает, что произносить речь или тост — одно, а записать его после в форме статьи — совсем другое. Если же он, на беду себе, пропишет речь, Погодин, не дай бог, может разместить ее в журнале не правя. Михаил Петрович не просто публицист и журналист, он придумал и создал означенный журнал, следовательно, вправе поместить текст без чистки, а Айвазовский знает, что его текст, лишенный редакторского вмешательства, будет априори нехорош. Поэтому он намечает краткие тезисы, а уж Погодин придаст им нужную гладкость и легкость. В любом случае получится лучше, чем если бы писал сам художник. «Простите, что я так неясно и нечисто написал. Хлопот много и голова кругом, а написанного не было у меня. Решился послать к Вам потому, что Вы желаете, но прошу еще Вас передать так, как Вы найдете лучше и тем крайне обяжете».
На обеде Айвазовский подарил училищу одну из своих картин, с тем, однако, условием, чтобы те непременно продали ее и отдали вырученные деньги сиротам. В компенсацию же за это доброе дело, он обещал прислать им другую картину, которую напишет специально для училища и которая будет более соответствовать этому месту. «В пользу бедных раздать или как заблагорассудится, для училища же я напишу после что-нибудь более согласное назначению».
Только одна горькая пилюля помешала Айвазовскому получить радость от весенней выставки — не удалось или не успел выпросить у государя картины «Пожар Москвы в 1812 году». Получилось, что обещал, а не привез. Даже Погодину он жалуется в своем письме, прося его вообще не упоминать тему «Пожара». Зачем говорить о неудачах, когда все так славно складывается? Айвазовский не склонен к депрессиям. И вот уже в сентябре он готовит новую выставку в Москве, но теперь уже в списке присутствует та самая картина.
Государь по-настоящему чтил и любил искусство Айвазовского, поэтому ничего удивительного, что после отъезда государыни императрицы из Николаевского дворца Николай I разрешил дать возможность желающим осмотреть находящиеся там картины всеми любимого мариниста. Но поскольку это оказалось неудобным с позиции безопасности, Московский военный генерал-губернатор г. Закревский[190] предложил обер-гофмейстеру барону Боде[191] перенести картины Айвазовского в залы училища ваяния и живописи Московского художественного общества, с тем, чтобы по окончании выставки все произведения были возвращены на прежнее место. Ответственность за транспортировку картин была возложена на купца 1-й гильдии г. Кокарева под наблюдением самого Айвазовского.
Что же это были за особенные картины и почему художник хотел показать их именно в Москве? Про одну мы слышали — это «Пожар Москвы в 1812 году», в настоящее время находится в Кремле, в Грановитой палате. Вторая же значилась на выставке как «Москва в 1851 году», это может быть «Вид Москвы с храмом Христа Спасителя на первом плане», о котором Айвазовский пишет в «Автобиографии». Впрочем, некоторые историки не согласны с этим определением, считая, что на выставке был представлен вид на Москву со стороны Воробьевых гор, написанный также в 1851 году. Картина находится в Музее Москвы, есть у него и вид Москвы (1848, Русский музей), и вид Москвы со стороны Серпуховской заставы… о последней он писал П. М. Третьякову[192] в 1867 году… так что ничего определенного тут сказать пока не получается. Айвазовскому нравилась белокаменная. «Москва производила на меня всегда сильное впечатление своими оригинальными видами, но никогда не был я поражен ею так живо, как в нынешнее мое пребывание. Это живописнейший город во всей Европе. Отныне я буду изображать ее со всех сторон и года через два, может быть, успею представить что-нибудь достойное вашего внимания…» — это фрагмент ответной речи Айвазовского на их совместной с Ф. Иорданом выставке (Журнал «Московитянин», апрель 1881 г., № 7–8).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
