— Подавись, — по обыкновению отвечала Любаня.
И равнодушно выполняла его требование. Что ей был дикий Самсон с его двадцатью граммами разбавленного пойла!
Как назло, в то утро, когда мне больше всего надо было выспаться, заведенный ход событий дал осечку. Свежее пиво Любане завозили часам к восьми. И свежее пиво как раз отличается от стоялого наличием обильной пены. Надо заметить, все в то утро были не в духе. Я был не в духе известно почему, Самсон потому, что ночью обильно выпал снег и ему предстояло расчищать этот снег до отупения, а Любаня всегда была не в духе.
Чтоб поднять тонус перед грандиозной зачисткой, Самсон, дождавшись отхода заправочной машины, приблизился к ларьку и заказал кружку подогретого освежающего напитка. Любаня привычно вытерла стойку мокрым вафельным полотенцем и багровой натруженной рукой повернула свой «стоп-кран». Когда пена в кружке, заполненной на три четверти кучевым облаком, отстоялась, дворник по привычке сдержанно потребовал долива. И Любаня по привычке равнодушно выполнила его пожелание. Но пена не сдалась. Любаня долила снова. Не тут-то было. Пена, заливая прилавок, по-прежнему не сдавала своих позиций в кружке.
— Далей, гаварю! — рассказывая, Самсон опять перешел на крик. — Ана мне: «Я далила!» — «Не далила ты!» — замечаю, ара! «Далила!» — она! «Не далила!» — «Далила!»…
Как опять же известно, библейская патриотка и проститутка Далила разобралась с Самсоном, отстригши ему ножницами волосы, в каковых заключалась вся его сила. Любаня поступила иначе. Потеряв терпение, она схватила полную кружку и заехала дворнику в лоб. Как я полагал, так и полагаю: легенды и мифы — самая вечная тема нашего бытия.
— Егоров пратакол саставил! — Одной рукой придерживая забинтованную голову, другой Самсон протянул мне монету достоинством в два рубля. — А завтра — аперация на мозг! Астальное — патом атдам! Еще за атпевание заплатить надо, ара!
Не успел я ответить, как в дверь забарабанили. Кутилин, предчувствуя продолжение праздника, поспешил на ее открытие. В коридор, отряхивая снег с шапки, ввалился Егоров.
— Ну, вот и власти пожаловали! — обрадовался мой сосед.
— Свидетельские показания снять надо! — Хмурый участковый вместо показаний почему-то снял шинель и сапоги. — Пальцам — крышка! Отморозил пальцы, пока улику искал в сугробе!
— Чего-чего ты искал?! — полез к нему с вопросами мерзавец Кутилин.
Егоров, подышав на пальцы, слазил в портфель и осторожно вытянул из него треснувшую пивную кружку.
— Ара! — Самсон выхватил кружку прежде, чем участковый успел ее спрятать обратно. — Трещина видишь где прашла?! У меня на черепе там же праходит!
— Ты что делаешь?! — оторопел Егоров. — На ней же отпечатки!
— Там отпечатки всей округи! — утешил его Кутилин. — Любаня кружки только изнутри споласкивает!
— Я на нее в суд! — снова заволновался Самсон. — Амаральный ущерб и материальный ущерб! Голой раздену! Паследнее прадаст!
Я повернулся и побрел в свою комнату.
— Какой материальный, Самсончик?! — развлекался за моей спиной Кутилин. — Материальный-то откуда?!
— А кожа?! Кожа лба новая пачти! — пыхтел разгневанный дворник.
Я затворил поплотнее дверь и, накрыв голову подушкой, завалился спать. Очнулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом подтянув к лицу запястье, я глянул на часы. Прошло минут двадцать.
— Шилобреев тебя требует! — дышал мне на ухо Кутилин. — Долго спишь, Санек!
— Ты что — охренел?! — Закипая от злости, я подскочил на диване.
— Шилобреев экстремальную картину заделал! — томясь от нетерпения, сообщил мой сосед. — Тебя хочет! На экспертизу!
— Меня-то за что?! — оторопел я.
— Там, понимаешь, мнения разделились, — хмыкнул Кутилин. — Самсон говорит: «Вещь!», а Егоров: «Дерьмо!» Третейский суд необходим! Шилобреев только тебе доверяет. «Ты, мол, беспристрастен, как мать Мария!»
— Какая мать? — продолжал я еще вяло сопротивляться. — Бросьте жребий — и все! Орел — «дерьмо». Решка — «вещь».
И тут дверь в мою комнату, опрокинув стоящую за ней вешалку с одеждой, настежь распахнулась. Впереди процессии, напоминавшей весьма отдаленно крестный ход, выступал Шилобреев. Его «экстремальное» полотно, вознесенное, словно образ, над головой, едва прошло в проем. Позади Шилобреева торжественно вышагивали участковый Егоров и дворник Самсон.
— Руфи Аркадьевны на вас нет, — пробормотал я обреченно.
Процессия замерла посреди комнаты. Шилобреев взял мой стул и торжественно водрузил на него, прислонив к спинке, произведение.
— Ну?! — спросил он как бы небрежно. — Что?!
— Вещь! — держась за лоб, крикнул Самсон.
— Дерьмо! — более строго оценил Егоров. — Постабстракционизм!
На картине, если мне окончательно не изменяла память, был изображен «Черный квадрат» Малевича, только почему-то не черный, а ядовито-желтый.
— Как называется? — спросил я, пытаясь вникнуть в суть произведения.
— «Сжатое поле для гольфа»! — поспешил с разъяснениями Шилобреев. — Тут игра слов: «сжатое» и «сжатое»! Вы, как филолог, меня понимаете, Александр?! Сжатое в смысле масштаба и сжатое, то есть скошенное!
Созерцая полотно, я призадумался.
— Дерьмо! — нетерпеливо махнул рукой Егоров.
— Вещь, ара! — Самсон опять выгреб из кармана мелочь. — Сколька стоит, я куплю!
— Не давите на экспертизу! — вмешался Кутилин.
Шилобреев, напустив на себя отрешенный вид гения, безучастного к досужему мнению суетной толпы, отошел к окну.
— Что-то в этом есть, — признался я честно.
— Есть, баджанак! — обрадовался дворник. — Тут многа есть! Ни саринки! Чистый, эли, цвет золата! Чтоб у нас двор так блистел!
Испустив едва уловимый вздох облегчения, Шилобреев молча взял «Сжатое поле» и вышел из комнаты. Вернее было бы сказать, так не выходят, так — покидают. За ним, перебивая друг друга, повалили все остальные. Причем оставшийся в явном меньшинстве Егоров дал слабину, пытаясь на ходу обосновать свое заблуждение. Не признать ошибку в такой момент значило остаться не только в меньшинстве, но и без дармовой выпивки.
Я прилег и сразу провалился в беспамятство, близкое к обмороку. Забвение мое, как и в предыдущем случае, было кратким.
— К тебе гость! — все тот же Кутилин тряс меня все за то же плечо. — Сань! Проснись и пей!
Я с отвращением отстранил протянутый мне стакан и зашлепал в коридор.
На лестничной площадке стоял генеральный директор финансово-промышленного комплекса «Третий полюс» Пал Палыч Рогожин. Он же — Верин муж. Взгляд его был строг и сосредоточен. За спиной Рогожина застыли два бодигарда. Какой у них был взгляд, осталось для меня тайной за темными очками.
— Господа не желают присоединиться к застолью?! — поинтересовался Кутилин, прежде чем исчезнуть в мастерской.
— Господа уже завтракали, — ответил я за всех и посмотрел на часы. — Тогда — обедали.
Рогожин открыл рот в намерении что-либо сказать, но, передумав, закрыл. И так — несколько раз подряд.
— Вы по личному вопросу или с поручением? — пришел я ему на выручку.
— По личному! — Щека Пал Палыча нервно дернулась.
— В таком случае господа телохранители могут спуститься. Уверяю, здесь вам ничто не грозит. — Я отступил, пропуская Рогожина внутрь.
— А вам?! — прищурился зять Маевского.
— И нам, — успокоил я его. — В квартире круглосуточно действует опорный пункт милиции.
Словно в подтверждение моих слов, за стеной отшумела спущенная вода, и в лихо заломленной на затылок шапке из туалета вышел Егоров.
— Ваши документы! — обратился он к Рогожину, козырнув свободной ладонью.
В правой руке он сжимал треснувшую стеклянную кружку. Пал Палыч небрежным кивком отпустил охранников и полез во внутренний карман. Телохранители, подозрительно оглядываясь, уползли вниз по лестнице.
— Я жду! — Егоров нетерпеливо затопал шерстяным носком о паркет.
Паспорт Рогожина был изучен во всех подробностях от первой до последней страницы. Участковый даже попробовал рассмотреть его на свет. При этом зажатая под мышкой Егорова преступная улика постоянно стремилась выскользнуть.
— Карточка старая, — сделал внушение Егоров, возвращая паспорт хозяину. — Карточку поменять и в течение суток доложить об исполнении!
— Ну, ты где пропал, засранец?! — Из мастерской в коридор выглянул Шилобреев.
— Это дружинник, — ободрил я теряющего уверенность генерального директора.
— Ваши документы! — заметив меня, потребовал Егоров.
— Долго ждать?! — окликнул его автор экстремальных полотен. — Водка греется!
— Зайдете с шестнадцати до семнадцати часов, — строго наказал мне участковый. Нетвердой походкой он пересек прихожую и обернулся. — По вторникам и четвергам! — уточнил, обнимая за талию постабстракциониста. — Спросить лейтенанта Егорова!
