Таких болезней Хадыр никогда не встречал ни в Сангате, ни в какой-то другой деревне.
Жрецы, посещавшие салун, все как один пили прозрачную жидкость, которую охотно разливал высокий старик за стойкой. Однажды Хадыр рискнул отхлебнуть глоток и навсегда запомнил, как чувствовал себя Зверь Небесный с куском Дороги во рту.
В салуне обычно сидели до полной темноты, и лишь когда за окном прорезались звезды, а лица и столы тонули в глухой тьме, все неторопливо расходились по домам.
Хадыр день за днем наблюдал однообразную, чужую и чуждую ему жизнь. Уже к концу второго месяца ворочающаяся в душе тоска по дому стала острой, как скальпель доктора Рэя, и Хадыра удерживала лишь мысль о том, что он не до конца постиг этот мир.
Ведь все-таки в них что-то было. В усталых глазах лесорубов, дерганых движениях разведчиков, темных и грубых руках оружейника жило своей отдельной жизнью какое-то стремление. И когда жрецы на случайные короткие секунды открывались перед ним, Хадыр ясно видел, что это люди, с неистовым упорством пытающиеся достичь своей общей таинственной цели.
* * *
Однажды поздним вечером, когда запад уже не светился, а мерцал, и восток затеплился блеском Дороги Алленторна, произошло событие, наиболее, пожалуй, запомнившееся Хадыру из всей жизни на южной заставе.
В тот вечер Дорога казалась размытой, и Анна сказала, что будет гроза. Туман, гораздо более густой и темный, чем когда-либо в лесу, повис высоко в небе. В воздухе замерла незнакомая напряженная тишина, запахло пылью.
Весь день Хадыр вгрызался в науку, на его взгляд самую бесполезную из всех, – гидродинамику. Теперь гудела голова, и Хадыр, стоя лицом к пустыне на краю заставы рядом с Анной, наслаждался спокойствием, тем, как тихо, как легко дышится, как нежно лижет щеки неслышный робкий ветер.
На ближнем холме показались фуры Стейнборга, начальника партии лесорубов. Все в его команде даже по сравнению с другими лесорубами отличались отчаянной храбростью, и партия Стейнборга часто возвращалась на заставу уже после захода солнца.
Когда первая фypa оказалась на самой вершине холма, тяжелый сгусток туманa разорвался и ломаным слепяшим лучом соединился с землей. Потом небо гулко грохнуло, и луч исчез. Все слова Хадыр узнал позже: туча, молния – сейчас он лишь стоял и смотрел, как из разбитой фуры вырастает красный светящийся язык.
Из салуна бежали люди, Анна тоже вдруг куда-то исчезла. Поднимали пыль тяжелые ботинки разведчиков и плетеные сапоги дровосеков, Хадыр побежал со всеми вместе. Когда он поднялся на холм, там шла быстрая слаженная работа: женщины вынимали из упряжки бесчувственных лесорубов, мужчины растаскивали с расколотой фуры брёвна.
Хадыр, крест-накрест прижав руки к груди, очарованно замер, глядя на прыгающий свет. Анна, оттаскивая подальше от фуры кривой дымящийся сук, ткнулась затылком в его плечо.
– Что это? – тихо спросил Хадыр.
– Что-что!.. – зло крикнула она, но потом, сообразив, что вопрос вполне серьёзный, сухо ответила:
– Огонь. Огонь, пламя.
И потащила дальше тяжелое дерево. Хадыр вместо того, чтобы помочь ей, так и застыл, глядя на гигантский костер.
«Если огонь уменьшить, если от него отойти далеко, он выглядят маленьким и безобидным. Он покажется простым огоньком – а это слово знакомо всякому жителю леса – если не знать горячей природы огня. Неужели сидельцы на всё смотрят издалека?»
* * *
Однажды Хадыр снова встретился с огнем.
Той ночью его разбудил своими каменными шагами Иннерфилд. Случилось что-то выходящее за рамки обычной жизни, потому что до сих пор никто ни разу не нарушал ночной покой этого дома. Хадыp разорвал слипшиеся веки.
Иннерфилд стоял в дверях, и из дома уходило тепло. Доктор Рэй испуганно и бестолково пытался быстро одеться. Хадыр зашевелился, и Трайлон торопливо и ласково сказал ему: «Спи, спи!» – как говорят ребенку, разбуженному под утро странным сном.
Хадыр не послушался. Когда доктор собрался и ушёл с Иннерфилдом, Хадыр, одевшись, выскользнул за ними. На улице было очень светло, Дорога горела, как полсолнца, и Луна чернела в самом зените. Едва Хадыр переступил порог, как раздался крик со стороны границы. Тут же в сознании всплыли все события этого вечера.
Очень сильно задерживалась партия Стейнборга. Когда солнце садилось, лесорубов не было видно даже на самом дальнем холме. Семеро разведчиков с оружием остались сидеть в салуне на случай, если придется встречать. Особенно волновался человек с облизанным лицом. Он суетился, дергал товарищей за рукава и говорил, будто что-то слышит.
За час до заката – в лесу этот час был бы оранжевым – очень близко от посёлка появилось несколько полупсов. У всех лесорубов в салуне были по-особенному хмурые лица, и они бyбнили, обращаясь неизвестно к кому, что добром это не кончится.
А теперь Хадыр бежал на крик. Бок о бок с ним нёсся бесшумный громадный Эванс, держа в руках что-то продолговатое. Несмотря на яркий свет Дороги, по-настоящему видны были только белые стены домов, а остальное лежало во мраке. Kpик повторился, и на этот раз он не нес в себе никаких эмоций, только боль.
Люди со всей заставы неслись на этот звук, математически ровно соблюдая дыхание, размеренно выкидывая вперед то левую руку с правой ногой, то наоборот, и Хадыр, у которого в боку уже завертелся острый шип, а язык прилип к нёбу, подумал, что этому нельзя научиться за одну жизнь – нужны по крайней мере три поколения.
Эванс так и бежал рядом, хотя должен был бы отрываться от Хадыра на шаг за каждый шаг, но ему, видимо, мешал предмет, который он зачем-то тащил с собой. Нога в ногу они взлетели на вершину холма – кажется, уже третьего по счету, – и Хадыр увидел несколько маленьких огоньков. Он не знал, как далеко от него эти огни, и не мог оценить расстояние по каким-либо ориентирам.
Поэтому с разбегу едва не сбил с ног какого-то лесоруба с чахлым факелом на длинной рукояти в руке.
– В сторону, лесовик! – прорычал тот со злобой – факел от толчка Хадыра так дернулся, что едва не погасло пламя.
– Наконец-то! – воскликнул кто-то рядом, и это явно относилось к штуке, которую притащил Эванс.
Теперь, при свете, Хадыр смог осмотреться. Семь или восемь горящих факелов образовывали круг диаметром шагов в тридцать. У факела, самого дальнего от заставы, столпилось несколько разведчиков с карабинами. Все прочие, вооружённые длинными, в человеческий рост, палками, собирались в центре. Предмет, принесенный Эвансом, имел форму параболоида. Изготовленный из красноватого металла – то ли меди, то ли бронзы, – он имел в основании отверстие величиной с кулак. Изнутри параболоид оказался зеркальным. В сложном зажиме напротив отверстия Иннерфилд укрепил комок блестящей желтой смолы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
