Хадыр подумал, что в лесу постеснялись бы дать мужчине такое звучное имя. Другое дело – женщине: Брайана… Какие же у них озабоченные лица! И ещё эти волосы… Хадыра заполнило странное чувство, почти забытое вместе с детством. Одновременно – скука и страх.
Скука: из леса вышел человек. Да, вышел. Здравствуйте, жрецы! Здравствуй, лесной человек! Мы так тебе рады. Можешь с нами чуть-чуть пожить. Ты нам очень нужен, ведь никто вот не приходит, а ты взял да пришёл… И страх, тем более серьёзный, что не было ему ни одной причины.
Хадыр никогда не любил новых сказок. Воспоминание из далёких-далёких лет вдруг ожило движущейся картинкой. Ему было около трёх – как раз тогда он впервые без помощи матери слез с гриба. Хадыр сидит на бархатной подушке шляпки. То утопает вглубь, то, напрягая спину, оказывается на самой вершине. Его гриб чуть ниже материнского, стоящего столь близко, что шляпки иногда с продолжительным шуршанием трутся друг о друга. За маминой спиной парит золотое солнце, и Хадыр не видит её лица – лишь чёрный контур, с одной стороны обведённый ниткой света по линии скулы и щеки, – это блестит одежда. Она говорит спокойно и неторопливо – как же он любил этот голос, нёсший ему знание о поднебесном мире!
Но сейчас звучит сказка. Не легенда о днях создания мира, а сказка, выдумка, никогда не происходившее действо… Не вспомнить, о чём, но суть сказки – не главное, а вот чувство… Я не хочу больше слушать, мама! Я не… Мне не интересно, что будет дальше, нет нужды узнавать всё до конца… Ну зачем, зачем ты продолжаешь!.. И уже вслух: «Не надо!»
«Не надо!» отзывается многократным эхом в сознании, когда, расслабив всё тело, Хадыр проваливается в гриб, стараясь отделиться, закрыться, спрятаться от всего мира. Я не хочу знать продолжения этой сказки! А когда находятся силы вновь выглянуть наружу, уже догорает сиреневый час, а мама так и сидит, не изменив позы, – неужели ты ни разу не шевельнулась? – и смотрит удивлённым улыбающимся взглядом – и на этом картинка гаснет и рассыпается…
А эти люди ждут какого-то действия, не подозревая, что сейчас любое движение или жест станет продолжением той страшной сказки…
Хадыр попробовал подняться на ноги, но те не послушались.
– Тебе ещё нельзя вставать, – сказал из угла невысокий старик. – Я буду следить за твоим состоянием – ты очень слаб. Зови меня Рэй. Как и Брайан, я постоянно буду рядом.
– Нужен падун, – тихо сказал Хадыр, чувствуя, как неприятная серая пелена начинает опускаться на глаза. Но его как будто никто не услышал.
Скука! О небо, какая скука! – подумал он, но в следующую секунду уже не был уверен, что мысль принадлежит ему, – потому что снова ожили и начали ругань между собой части тела – и вскоре Хадыр плавно потерял сознание.
– И зачем он нам, собственно, нужен? – без интонации спросил Иннерфилд.
Хадыра отнесли в тот дом, где ему предстояло приходить в себя, и оставили под присмотром Трайлона.
Был вечер, половина седьмого, солнце опустилось к холмам на западе, и бесконечная пустыня темнела во все стороны, куда ни посмотришь. Тёплый слабый ветер не поднимал пыли – погоду можно было считать прекрасной. Анна Ланж, стройная и высокая, качаясь на носках и обхватив себя за локти, смотрела куда-то прочь – не вдаль, а именно прочь, словно пыталась разглядеть какой-то иной, лучший мир. Эванс уселся прямо на землю, а Иннерфилд и Хновски опустились на корточки.
– Я не совсем понял, – сказал Эванс, – ты весьма странно поставил вопрос.
– Каждый день пребывания гостя будет обходиться черт-те во сколько.
– На что же уйдут твои чёрт-те-сколько? Он ничем не отличается от нас.
– Этот Хадыр – наркоман от рождения, – не оборачиваясь, негромко сказала Анна. – Рэй сказал, что он без дозы не протянет и дня. И доза столь велика, что любой из нас от неё бы умер. А он от рождения получает её три раза в день. На обед, завтрак и ужин.
– Ты хочешь сказать, что…
– Иначе ничем нельзя объяснить такой состав крови. Это уже почти не кровь. У Рэя есть чем «кормить» его месяц. В столице запас гораздо больший, и мы могли бы оставить туземца у нас хоть на всю жизнь. Вот Гордон и спрашивает, зачем он нам нужен.
– Мне показалось… – Эванс закашлялся, прикрыв рот рукой. – Мне показалось, что ежедневное употребление какой-то там штуки – наркотик это или нет, сейчас не важно, – никак не сказалось на его умственных способностях.
– Он сказал всего одну фразу, – рассмеялся Хновски, – а хитрый разведчик уже сделал свои выводы.
Иннерфилд с внезапным отвращением оглядел заставу. Одинаковые белые глинобитные сараи, огненные блики в кривых стёклах.
Со стороны границы показались фуры дровосеков. Вереница из пяти телег, запряжённых людьми, подползла к селению, когда закат уже мерк. Измотанный более других разведчик, исполняющий в таких походах роль охранника, сгорбился под тяжестью карабина. Широкоскулые лесорубы с пустыми после дня работы глазами резким – на каждый шаг – дыханием спугнули вечернюю тишину.
Анна Ланж вдруг повернулась и села рядом с Эвансом.
– Это была действительно неправильная постановка вопроса, – сказала она. – Он нужен нам в тысячу раз больше, чем мы ему. У нас просто нет выхода.
* * *
И для Хадыра началась новая жизнь. Мягкий и настойчивый доктор Рэй следил за каждым его жестом нечеловечески внимательным взглядом. Хновски учил его, как маленького ребёнка, открывая ему новые и новые понятия. «Металл», «глина», «камень», «мороз», «сквозняк», «потолок»… – приобретали свой смысл.
Но кое о чём разговор не складывался: «реактор», «орбита», «электрон». Оставалось неясным, что это за почесть – похоронить в тени. Хадыру казалось, что от него что-то скрывают, и однажды в упор спросил об этом у Хновски.
– Просто ещё не время, – ответил тот. – Я сейчас не берусь рассказывать тебе некоторые вещи, потому что ты их все равно не поймёшь. Потерпи, парень, – настанет день, когда ты получишь все ответы.
Часто приходили Гордон и Анна. Они всегда начинали расспрашивать про лес. Хадыр объяснял, как мог, обычаи деревень, поговорки, обряды. Когда речь зашла о свадьбах и Гордон спросил, женат ли он, Хадыр неожиданно для себя ответил, что нет. И очень удивился, почувствовав, что именно в присутствии Анны не хочет сказать правды. В этой женщине, несмотря на то что её совсем нельзя было рассмотреть из-за окутывающей её ткани, несмотря на уродливые нитки, которые он так и не смог связать в сознании с волосами, присутствовало нечто завораживающее. Да даже и волосы придавали её облику особенный колорит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
