— Хватит. — Распорядился император. — Не тебе — ничтожному пугать меня. Не можешь более лгать, а потому не опасен. Пойдешь назад в тюрьму.
Едва за Василием, плотно окруженным стражей, захлопнулась дверь, император обернулся к приближенным. Те почтительно молчали.
— Слышали, что наговорил этот безбожник? Теперь идите и свидетельствуйте против ереси. Говорю вам, много горя может быть, если угнездится эта болезнь в умах. Много врагов на границах, но изнутри самый опасный. Будет точить и точить незримо, пока не погубит дерево. Рухнет вместе с нами, а ему только того и надо. Идите. А ты, Варсофоний, останься.
Человек в богатом, расшитом золотом плаще встал перед императором. Тот вновь занял место на троне, но с разговором не спешил, долго размышлял.
— Хорошо слышал, что говорил этот хулитель?
Варсофоний кивнул, он был серьезен.
— Правду говорит, что много таких, как он, отступников?
— Правду.
— А поймано? В тюрьмах? Почему должным образом не ведешь дознание?
Варсофоний вздохнул. — Не знаем, как управиться. Взяли много. Донесли, что проповедовали они или плевали на святой крест. Но ведь и из корысти доносят, лгут. Отступники хитрят, твердят, что оговорили, а невинные сознаются под пыткой, сами не знают в чем. Я велел пока дело остановить. Думаю, как быть. Начнем всех пытать и судить, умножим смуту. Верный способ, и они его знают. Только и ждут, чтобы усилить недовольство. Сами сейчас слышали.
— Те ждут, потому что сил у них нет. А мы чего? Благодушествуем, пока безнаказанность припечет, как солнце лед. Затопит умы наводнением. Тогда кинешься? А не поздно? Не можешь оградить трон, уйди.
Варсофоний склонил голову перед императорским гневом. И вправду, нельзя было сравнить нынешнего Алексея с тем, который еще недавно разговаривал с Василием, настолько яростен был сейчас император. — Медлю потому, — покаянно пояснил Варсофоний, — не знаю, кого наказывать. Верь мне. День и ночь думаю, как вытравить эту заразу.
Император долго молчал. — Заразу, говоришь? А что делают с домом, если в нем зараза? Отвечай.
— Сжигают.
— Вот тебе и ответ. Сожжешь их. Всех. Никого не оставляй, на ком хоть малейшее подозрение.
— Но, государь… — Варсофоний пришел в замешательство.
— Я так решил. Твердо. Завтра к утру, чтобы было готово. Всех до единого. Понял? Я сам буду.
— Понял. — Варсофоний поклонился.
— Хорошо. Есть еще что у тебя.
— Взяли контрабандистов. Товары везли беспошлинно.
— Кто такие?
— Двое наших и франк.
Алексей гневно стукнул кулаком по подлокотнику. — И этих. Карать беспощадно. Где они?
— Допрашивают. Говорят, венецианец их подбил.
— Ага. А сам? Купец этот.
— Тоже у нас. Но отказывается. Приходил ко мне с жалобой их подеста. Требует, чтобы купца освободили. Хоть и эти показали, и наши люди там, в Гелате свидетельствуют. А открыто подтвердить не готовы, боятся.
— Можешь твердо доказать, суди, а нет — отпусти. Не время ссориться с ними. А подесту вызови еще раз. И предупреди, впредь будем карать беспощадно. Всех, кого на месте поймали, придержи до моего распоряжения. Я подумаю.
— Мелкая рыба попадается, крупная уходит. — Вздохнул Варсофоний.
— Я тебе говорю. — Император еще раз пристукнул кулаком по ручке трона. — Дай только отбиться, укрепить границы. Вышвырну я этих латинцев, очищу Гелату, силой не взяли и хитростью не возьмут. Но пока рано. Из Иерусалима вести есть?
— Сегодня только. Хочу докладывать. Сообщают, никаких перемен.
— Пошли туда еще людей. Нужно заставить Болдуина искать с нами союз, раз сам не видит своей выгоды. Рим не медлит, тянет к себе. Потеряем, потом не отыщется. Иди.
Варсофоний кивнул и, пятясь, отправился к двери. Но неугомонный император остановил. Велел ждать, сам долго сидел, размышлял. Решил так. — Приготовь все для костров. Не один сделаешь, а два. Самых больших, на дрова не скупись. Над одним поставишь большой крест. Понял? Из тюрьмы всех приведешь.
— Там многие есть в тюрьме.
— Я сказал — всех, кто есть. Франка не забудь, захвати.
— Не за то он.
— Знаю, не глухой. Делай, как говорю. Всех на костер. Понял, что я сказал. Делай.
Варсофоний откланялся и вышел.
__ __
Михаилом владело вялое безразличие. Все, что могло случиться, случилось. Сразу после ареста он был доставлен для допроса. Маленький человечек, расспрашивая, постоянно вертел головой, как ворон перья чистил. Он и предъявил Михаилу обвинения. Пытался вывести за пределы империи крашеные ткани. Секреты их изготовления охранялись строго, продажей за границу распоряжалось государство. Принцесса Анна — императорская дочь, женщина высокого ума и образования ведала департаментом, который следил за исполнением указа. Кому же, как не ей. По всей Европе знатные дамы мечтали о таких тканях, могли получить их только за большую плату. И это тогда, как в самом Константинополе десятки модниц блистали в летний день ослепительными нарядами. Стоило выйти на набережную и глаза разбегались от обилия ярких красок. Сразу было видно, где центр земли, а где хвастливая самонадеянная провинция. И Риму нечего тягаться, и Венеции, и всем прочим. Ответ виден. Конечно, и Византия не придумала все сама, но собрала прилежно по всему востоку, сохранила секреты. На то она великая, чтобы у других выведать, выкупить, отобрать, присвоить и пользоваться для собственной выгоды. Это их, византийское, никто не усомнится. Потому так строго следили за таможенными порядками и карали как за самые тяжелые преступления.
Тогда же к чину, который вел дело Михаила, пригласили подесту. Замешаны иностранцы, значит, нужно соблюсти порядок. Византийцы любили показать франкам, как строго империя чтит закон. Подеста — лицо высокое, управляющее иностранной колонией во всем Константинополе.
— Этот — твой? — Хитро усмехаясь, спросил грек. — Забирай и примерно накажи.
Подеста оглядел Михаила, будто видел впервые. Михаил молчал. Он уже все сказал. О грузе ничего не знает. Просили управиться с лодкой в бурном ночном море Грек еще нажал угрозой, и Михаил назвал имя Уго. Пусть подтвердит. У него служит. Сам Уго не пойман, как-нибудь отвертится. Грек довольный, качнул птичьей головой, показал, что слышал об Уго. Не впервой, видно, тому. Потому и позвали подесту. Подеста родом из Генуи. Жителей этого города в Византии было большинство, и подесту выбирали из них. Человек рассудительный, с постоянно недовольным, будто заспанным, лицом. Только лег отдыхать после хорошего обеда, а уже разбудили — такое было выражение на этом лице.
— Ну. — Сказал грек. — Забирайте своего.
Подеста головой качнул. Еще раз глянул на Михаила, точно хотел вспомнить. И не вспомнил. — Этого? Не знаю. Первый раз вижу.
А вот это была ложь. С подестой они встречались на улице несколько раз, он сам Михаила подзывал, представиться. Должен был знать каждого человека.
— Этот говорит — ваш. — Грек был доволен. Чиновники любят людские слабости, подлость. В них видят свой ключик к душам, никогда не преминут проверить — не заржавел ли и с радостью убедятся — годен пуще прежнего. — Так вот этот. — Повторил чиновник, посматривая, то на подесту — уважительно, с пониманием, то на Михаила, будто подносил тухлое к носу, даже морщился брезгливо. — Говорит, что живет у вас в Гелате. Еще говорит, — грек для вида заглянул в свои записи, — что действовал по указанию некоего Уго. Знаком такой?
— Кто? — переспросил подеста. Действительно, вроде, со сна, хорошо играл.
— Которого я назвал. По имени Уго.
— Уго известен. Купец венецианский. Он и сейчас здесь. А этого не знаю.
Подеста с Уго свое возьмет, можно не сомневаться, уже взял. А неприятности ему не нужны. И подеста решительно повторил. — Этого не знаю. Первый раз вижу.
— Значит, отдаете на наш суд? — Уточнил грек. Подеста плечами пожал.
Тут заговорил Михаил. Сказал, что живет в Гелате уже несколько месяцев. Выходил ночью в море, но ведь и профессия у моряка такая — плавать. О грузе не знал. Не интересовался. Всего три месяца здесь, откуда знать, что можно, чего нет. И помнит подеста его, он представлялся, пусть напряжет память, если забыл.
Подеста слушал, слушал со скукой и махнул рукой. — Не знаю его. — Повторил греку. — Делайте, что хотите. Франк? Ну и что. Если считаете, что нарушил закон, наказывайте. Ваш закон, вам и судить. А наши люди законы чтут. — И подеста кивнул греку, показал, разговор закончен. В сторону Михаила не глянул.
Так Михаил попал в константинопольскую тюрьму. На краю чужого мира он не мог рассчитывать на снисхождение. Он был никто, безвестный контрабандист, поднявший руку на могущество империи. Таких держали в тюрьме, наказывали примерно, чтобы показать пример остальным. Участь его была решена. Был он бессрочно государственным имуществом, рабом, и, судя по крепкому здоровью и прошлому занятию, должен был стать подневольным гребцом на галере. Иметь свою миску, цепь от ноги к борту, место для сна, кусок холстины, чтобы не околеть от холода.
