— Можно только преклониться перед твоим умом, княгиня, — ответил этруск. — Да, она продолжается в истории Руси и Фракии… И любовь к Трое и Фракии, ее наследнице, наверно, перешла к твоему сыну князю Святославу от меня… Наверно, так.
Княгиня Ольга покачала головой: «Он ведь только и мечтает о Болгарии, говорит, что это середина земли и русским лучше быть вместе с ними… Так вот кто виновник всему!»
Порсенна долго молчал, поднял голову на треск горящих костров. Хороводы девушек и парней с венками на головах двинулись к реке Лыбедь. Белые льняные рубахи, подпоясанные плетеными поясами, и венки, венки, венки на головах и в руках…
— Гора Кий и речка Киянка — это дед твоего Аполлона, река Лыбедь — от лебедей, на которых он сюда прилетал, — насмешливо сказала княгиня Ольга.
— У меня не было никогда лучшей ученицы, чем княгиня Ольга, — торжественно произнес Порсенна. — Но ведь и вы, русы, русские, и фракийцы — болгаре — действительно наследницы Трои, Троянского царства. Царевич Рус–Рес защищал ворота крепости… Одиссей сделал лестницу из ремней и проник в крепость, убил Реса–Руса и похитил его белого коня. На этом коне он явился в греческий лагерь с торжеством победителя. С помощью этого белого коня греки отыскали Ахиллеса, спрятанного его матерью — богиней моря Фетидой — среди дочерей царя в женском платье на одном из островов. Фетида знала о предсказанной гибели сына в Троянской войне и хотела уберечь его. Греки повсюду искали его и не могли найти, зная, что без Ахилла им не одолеть Трою. Так вот, когда Одиссей явился на остров под видом торговца драгоценностями и предложил царю для его дочерей жемчуг, драгоценные ткани и золото, Ахилл же в женском платье среди этих дочерей только и глядел, что на белого коня Руса–Реса. И тогда Одиссей понял, что это он, Ахиллес, подошел к Одиссею и сказал: «Конь этот достоин доброго витязя». Одиссей положил руку на плечо девице и сказал: «О девица Божия! Не страшись Трои, которая ждет, чтобы ты ее разрушил». И увез Ахиллеса с собой.
Но Рус–Рес не погиб, а был спасен Аполлоном и доставлен им в гиперборейские земли. Белый же конь стал навсегда для русов святыней… Я знаю, что и у князя Олега были священные белые кони… Ахиллес под Троей убил царевича Троила и героя Кикна, и за это ему отплатил Аполлон. Ахиллес был убит Парисом, руку его направлял Аполлон. Убитых же Аполлон превратил в лебедей… Созвездие Лебедь ведь тоже устроил Аполлон, поместив туда как лебедя друга, неутешно оплакивающего погибшего… Так описывают эти события не греки, но фракийцы… Ахиллес же так и сражался на белом коне Реса–Руса. Царевича Троила и Гектора царица Трои Якуба родила от Аполлона — и это знали все троянцы…
— Я думала, Порсенна, что ты — этруск, а ты — троянец! — сказала княгиня Ольга, вертя в руках пучки полыни–чернобыля от русалок, могущих в любой миг выскочить из поля жита–ржи.
— Да ведь это одно и то же, княгиня, — так горячо отозвался старик, будто она назвала его светлым князем. — В Троянской войне был еще один Рез — фракийский царь — союзник троянцев… Когда мне рассказывали, княгиня, как умер Вещий князь Олег, я всегда вспоминаю «Илиаду» Гомера, ты знаешь, как любит ее князь Святослав… Там любимый конь Ахиллеса, не знаю только — тот ли это белый конь, предсказывает ему смерть:
Приближается день твой последнийНе мы, повелитель, будем виною, но бог всемогущийИ рок самовластный!Нет, не медленность наша,Не леность…Мы же, хотя бы летать, как дыхание Зефира, сталиВетра быстрейшего всех, но и сам ты, назначено роком,Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!
Когда маленькому князю Святославу я пересказывал эти строки, он едва не плакал, а ответ Ахиллеса коню выучил твердо и любил повторять:
Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть?Не твоя то забота!Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнутьЗдесь, далеко от отца и от матери.Но не сойду яС боя…
Княгиня вдруг почувствовала, что она задыхается, что дымы костров обволокли ее слишком плотно, а воздух ушел вверх, и она не может его достать… Уходящая в глубину боль обхватила ее грудь…
Голос Порсенны звучал издалека и приглушенно:
— О Боги! Святой Велес, помоги, — услышала она голос этруска и усилием воли вернула себя к сознанию…
Неизвестно откуда вынырнул Валег, и Ольга испугалась, что сейчас он начнет выпытывать, о чем шел разговор и почему княгине Ольге стало плохо. Тщеславие лекаря–грека было слишком велико, чтобы он позволил себе что‑либо не знать.
— Что‑то от костров слишком дымно! — сказала ему княгиня Ольга с улыбкой, а внутри у нее было холодно и знобко.
«Пусть он уйдет!» — почему‑то думала княгиня о Валеге отстранение. Она никогда не позволяла себе резко прогонять людей. Но и выносить его двоедушие, а может быть, и троедушие было уже невыносимо…
Порсенна все это понимал и чувствовал, он продолжил разговор при Валеге так, как будто имени князя Святослава никто и не произносил.
Грек относился к Порсенне пренебрежительно, поэтому он не считал необходимым ему возражать.
— От Аполлона к вам, русам, многое перешло: например вера в вещего ворона, волка — ваша сказка, как Иван–царевич на сером волке перелетает моря и горы — это ведь рас? сказ, как Аполлон вынес царевича Руса из горящей Трои и перенес в Гиперборейскую землю…
Валег громко захохотал и вынул склянку с византийской солью, чтобы поднести ее княгине Ольге, но она отрицательно покачала головой.
Порсенна не обиделся, потому что знал: на врагов обижаться бесполезно. Ими можно пренебречь — или победить.
Валегу он ничего дурного никогда не сделал, но завистливое сердце не знает снисхождения. Завистники становятся врагами самыми злейшими…
— Аполлон — и волк и повелитель волков, это Аполлон Ликейский… Есть еще Аполлон Сминфейский — повелитель мышей. И никто не знает, зачем ему понадобились мыши, богу света, целителю, прорицателю…
— А ты, конечно, знаешь, Порсенна? — с издевкой отозвался Валег, убирая с досадой склянку.
Порсенна ответил просто, будто речь шла о каравае хлеба и его спросили — как ребенка — знает ли он, что караваи пекут из муки…
— Я думаю, что Гиперборея снабжала греков хлебом и Аполлон, прилетая туда, вынужден был заботиться о зерне, чтобы его не съели мыши. Аполлон и становится поневоле предводителем мышей, уводя их от хлеба… Гиперборейцы приносили хлебные дары на остров Делос, где Лето родила Аполлона и Артемиду, в жертву богине… Артемида родилась первой и помогала матери рожать брата, вот она и стала покровительницей родов, хотя была и девственницей, и охотницей, и владычицей всех зверей, которые слушались ее… Хлебная мать Лето и дети — дочь–медведица и сын–лебедь — стали любимыми богами древних славян–гиперборейцев…
Во все время, что Порсенна вел свою речь, Валег изнемогал. Его раздражало, что старик все мифологические бредни не стесняется вываливать княгине Ольге и она не прерывает его, не отстраняется холодно, как от него, а далее благоволит…
«Какой Аполлон?! Какая Артемида?! Кому и зачем это нужно?! И ведь княгиня трезвая и здравомыслящая женщина! Что‑то тут не так», — думал Валег, стараясь задерживать дыхание, чтобы дым костров не слишком одурманил его. Эти сумасшедшие, славяне, помешанные на травах, и цветах, и кореньях, бросали в огонь невесть что: и полынь, и старые березовые веники, сохранившиеся еще от прошлогодней Купалы, и венки, которые вылавливались из воды и также бережно перепрятывались до нынешних костров…
Накануне кто только мог уже нарвал цветов, трав, веток берез… Срубленная береза отдельно стояла среди костров, на нее же навешивали еще и ветви вишен, яблонь и слив… Сотни сплетенных венков были на головах, на плечах, на руках… Их еще пустят в воду и будут смотреть, какой поплывет — и куда, или утонет — не дай бог!
«Славянские девки всем хороши, но уж верят в своего Ивана Купалу! — думал нерадостно Валег, предчувствуя, что еще не скоро попадет домой. — А княгиня Ольга стоит будто молоденькая!» — недобро подумал он и сейчас же пожалел об этом, потому что в этот самый миг княгиня обернулась на него и внимательно взглянула в его лицо. Он и прежде замечал, что иногда кажется, будто она умеет видеть мысли. .
— Устал? — спросила княгиня Ольга насмешливо, и под сердцем у него кольнула иголочка: «Ведьма?! Откуда знает все? Ох уж эти славянки — будят фессалийских греческих ведьм! А тут еще этот безумный этруск! И как она его терпит?! И почему слушать бредни про Аполлона ей важнее, чем те важные сведения о людях вокруг… Ведь он столько знает обо всех и готов был бы это сказать… Но, конечно, не даром! Нет, не даром…»
