но очень многие в детстве подвергались насилию.
– Сейчас запла́чу.
– Не стоит. Дело в том, что их фантазии, их больное воображение зацикливается на каком-то эпизоде из этого детства, который они вынуждены переживать вновь и вновь. И, переживая, они словно получают возможность что-то изменить там. Правда, это оказывается ложной надеждой.
А вот теперь Лука заинтересовался:
– То есть…
– Все эти блондинки по сути проекция одной, с которой связаны его болезненные воспоминания. И если с другими жертвами его почти ничего не связывает, то, отыскав ту самую, на которой он зафиксировался, мы сумеем найти и его.
– А остальное…
– Мумификация – это, вероятнее всего, способ подольше сохранить память. Они… часто берут сувениры. Диглстоун отрезал жертвам пальцы. Убийца из Джерси брал локоны. Кто-то хранит нижнее белье, кто-то – совершенно обычные вещи, с точки зрения обывателей не представляющие интереса. И в этом продолжение своего рода игры, держать трофеи на виду, хвастаться удачей тем, кто не понимает, насколько опасный зверь находится рядом.
…Она ждала.
Она почти поверила, что умрет. И что будет съедена той самой птицей, которая отступила, но недалеко, уселась на камне, уставилась на Милдред, будто прикидывая, с чего начинать трапезу. Эта птица была достаточно сильна, чтобы добить жертву, но, на счастье Милдред, еще и труслива.
– Чучельнику не нужны части. Или мы просто не знаем, что именно он берет… не догадываемся, настолько обыкновенна и незначительна эта вещь. Он сохраняет тела. Возможно, какое-то время продолжает игру, допустим, пока не отыщет новую игрушку. Блондинок нужного типа не так и много. Если вспомнить хронологию, то сперва он выбирал натуральных, а после несколько снизил планку требований… Марион и Луиза были крашеными, а Бетти Лейк и вовсе использовала парик. Он подобрал ей другой, к слову, отличного качества.
…Когда на дороге зашелестели колеса, Марион позвала на помощь. Она думала, что кричит громко, но вместо этого из горла вырвался сип. Впрочем, стервятник ответил на него своим мерзким клекотом.
Машина остановилась.
И облегчение, которое она испытала, увидев рядом хмурого парня в полицейской форме, невозможно было описать словами.
Она позволила себя поднять. Напоить. И только тогда потеряла сознание. А когда пришла в себя, то узнала, что Элли исчезла…
– Я искала, но это все равно что искать золото в пустыне, просеивая песок сквозь пальцы. Поэтому я иногда возвращаюсь туда, пытаюсь вспомнить. После аварии я долго находилась без сознания. Слишком уж долго, чтобы это было нормальным. И мне кажется, что моя память, возможно, что-то от меня прячет. Я обращалась к менталистам, но те крупицы дара, которые все-таки есть, оказывается, надежно защищают меня от вмешательства.
В его взгляде Милдред прочитала то же, что и в глазах последнего психотерапевта, с которым попробовала поговорить по-настоящему.
Да, она тоже безумна. По-своему.
– Я буду принимать снотворное, – пообещала Милдред, изобразив улыбку. – Честно.
А вот Лука в отличие от психотерапевта ей не поверил.
Глава 23
Голова лежала на блюде. Белом. Фарфоровом.
И скатерть тоже была белой. Настолько, что на фоне ее свечи казались кремовыми, а серебряные канделябры – темными. Канделябры точно не мои, как и скатерть, и кольца для салфеток, и сами салфетки.
И голова. Да. Голова определенно не моя.
Я сглотнула, понимая, что самое время бежать и звать на помощь, но вместо этого покрепче сжала рукоять ножа и переступила порог комнаты.
Нет, я понимала, что нож – это скорее для самоуспокоения, я слабее мужчины, и Билли наглядно это показал. А все-таки странное чувство.
И страх.
И… облегчение? Пожалуй. Я ведь боялась, что он вернется. Что однажды я увижу у дверей знакомый мотоцикл. Или не увижу? Билли не стал бы рисковать. Он бы вошел в дом. Спрятался где-нибудь, к примеру на кухне. Он позволил бы мне запереть дверь. И пройти вглубь дома. Как сейчас.
Он бы наблюдал за мной, выгадывая момент. А потом просто положил бы ладони на шею и сказал:
– Здравствуй, крошка…
Я сглотнула. Не вернется. Не скажет.
И к шее не прикоснется. Не сожмет горло, не поднимет так, чтобы я едва-едва доставала до пола мысками. Это ведь весело – смотреть, как дергается жертва, пытаясь найти опору. Не заглянет в глаза, наслаждаясь моей беспомощностью.
И не сдавит руку, лишая воздуха.
Тоже часть игры. Ему нравилось. Раньше. А теперь он был мертв. И кто бы ни сделал это с Билли, пожалуй, я была ему благодарна.
Я дошла до стола. И присела.
Скатерть знакомая. Такие водились в доме Эшби. И не парадная, нет, обычная. Просто набеленная до сияния, накрахмаленная так, что ткань похрустывает в руках.
Вдох.
Запах… знакомый запах… так пахнет в хижине, где поселился Гевин. Он иногда делает чучела на продажу. Впрочем, не только он. Чучела всегда пользуются немалым спросом. В прошлом году Гевин сделал гризли, на него полгорода смотреть ходило, до того славно получилось. Медведь стоял на задних лапах, слегка сгорбившись, опустив передние лапы вдоль тела. И на морде его застыло выражение одновременно брезгливое и недоумевающее, точно и после смерти он не мог понять, как получилось так, что из грозного зверя он превратился в… поделку?
Чучело отправили в Национальный музей.
А это подарили мне.
И вправду ведь подарок. Блюдо фарфоровое с тонкой серебряной каймой по краю. Красивое. А Билли улыбается.
Или скалится?
Рот растянут, зубы… покрыты белой краской, что ли? У него в жизни они белыми не были. Когда-то это казалось такой мелочью. Подумаешь, забывает чистить. И табак жует. И запивает пивом. И…
«Чего кривишься? Противно, да?» – его голос зазвучал в голове. И я почти физически ощутила, как сжимаются на горле мокрые ладони.
Еще немного – и он вопьется в губы пьяным поцелуем. Или укусит за щеку. Опрокинет, навалится…
Не навалится. Нечем.
Я поднялась. А с глазами он ошибся. У Билли глаза были карими, почти черными, нынешние, голубого цвета, ему не шли.
Дверь я заперла. И подумала, что замки давно пора менять, что это не дом, а какой-то проходной двор. И засовы поставить. Еще парочку. Чтобы спалось крепче.
Я огляделась. Никого. Ничего.
И… кто бы ни заглянул ко мне, он точно знал, как не оставлять следов.
К счастью, Томас был на месте. Меня проводили насмешливым взглядом, в котором читалась будущая сплетня, но сказать ничего не сказали.
Хорошо.
Меня начало потрясывать. Все-таки там, дома, я чувствовала себя как-то… спокойнее, что ли? А теперь вот руки дрожали. Я спрятала их
