Как мне кажется, в этот момент Багратион покинул Кутузова и встал на сторону «партии наступления». Об этом есть показания источников — в основном, правда, косвенные. Баварский дипломат Ольри в своем донесении от 19 декабря 1805 года в Мюнхен передал все слухи, ходившие по Петербургу после получения известий о поражении при Аустерлице. Он писал, что в обществе одним из виновников катастрофы называют великого князя Константина, который «на благоразумное мнение генерала Кутузова возразил, что тот со страха говорит вздор». Известно, что вспыльчивый и несдержанный Константин был вполне способен на подобное хамство. Нечто подобное произошло летом 1812 года, и тогдашний главнокомандующий Барклай де Толли за дерзость, высказанную ему в лицо, тотчас отстранил царского брата от командования и отослал его в Петербург. Кутузов же этого не сделал и, вероятно, по своему характеру и знанию придворной обстановки, сделать не мог. «Но в особенности оно (общественное мнение. — Е. А.) обвиняет генерал-адъютанта князя Петра Долгорукого, — писал Ольри. — Говорят, будучи послан до начала сражения к Бонапарту, он вел себя при этом свидании с необдуманностью школьника, со всем тщеславием и дерзостью русского, который считает себя важным человеком… Долгорукий, вернувшись в лагерь, больше всего содействовал решению вступить в битву». И далее то, что нас более всего интересует: «Он застал императора в разговоре с князем Багратионом. Доложив ему о своих переговорах с императором Наполеоном, он заметил, что государь глубоко задумался. Полагая по его наружному виду, что он колеблется и, может быть, уступит этому движению, Долгорукий обратился к князю Багратиону, который любил ловить рыбу в мутной воде, и сказал ему что-то на ухо. Потом, вернувшись вместе к императору, они оба сказали ему: “Если, Ваше величество, отступите, он примет нас за трусов”. “Трусов? — сказал государь, — лучше умереть!” В этот-то момент и было окончательно решено дать битву, и ничто уже не могло заставить императора отказаться от нее. Чарторыйский и Новосильцов напрасно пытались отговорить его от этого. Его величество, говорят, ответил им с неудовольствием, что это не дело министров и их не касается»57.
Отборный друг
Багратион был знаком с П. Долгоруковым еще по петербургским салонам и находился с ним в дружеских отношениях. По мнению Ермолова, именно Багратион дал возможность генерал-адъютанту Долгорукову отличиться в бою 16 ноября в городке Вишау, где авангард отряда Багратиона, которым командовал Долгоруков, взял в плен около сотни французов. «Дело представлено было гораздо в важнейшем виде, — писал Ермолов, — и князь Багратион, как ловкий человек, приписал успех князю Долгорукому, который, пользуясь большою доверенностию государя, мог быть ему надобным. Неприятель отошел к Брюнну, где, как известно было, находились главные его силы. В Главной нашей квартире восхищены были победою и готовились к приобретению новых»58. Мемуарам такого скользкого и ловкого человека, как Ермолов, безоговорочно верить не стоит, но здесь он прав: в реляции Кутузова императору о сражении при Аустерлице об эпизоде в Вишау (наверняка по реляциям к главнокомандующему самого Багратиона) сказано: «Генерал-лейтенант князь Багратион отрядил для взятия сего города генерал-адъютанта князя Долгорукого. По некоторому сопротивлению город очищен и бывшие в оном 100 человек нижних чинов с 4 офицерами взяты в плен. Под вечер неприятельские стрелки, укрепясь в местечке Раусснице (Раузниц. — Е. А.), открыли огонь против нашего левого фланга, подкрепленный батареями. Но генерал-адъютант князь Долгорукий с 2-мя баталионами Архангелогородского мушкетерского полка вытеснил их оттуда и взял местечко, несмотря на сильное их сопротивление»59.
В реляциях о своих ошибках не пишут. Нужно сказать прямо, что реляции — источник не самый надежный, и пользоваться ими нужно с большой осторожностью, а уж доверяться им и цитировать без критики и сопоставления с другими источниками — тем более. Ни один полководец, посылая реляцию своему главнокомандующему или государю, откровенно не признает своих ошибок и даже ошибок своих подчиненных. Число потерь противника обычно завышается, а своих — приуменьшается. Также в отчетах заметна склонность полководцев изобразить силы противника преувеличенными, а свои действия — абсолютно адекватными. Так, Кутузов в реляции об Аустерлицком сражении писал, что к Наполеону «приспели… в подкрепление 80 000 там бывших, еще три дивизии, чрез что силы его противу наших удвоились»11“. На самом деле союзников было 85 тысяч человек, а французов 73–74 тысячи вместе с этими самыми подошедшими дивизиями. В объяснениях причин поражения, наряду с численным превосходством противника, фигурируют неблагоприятные обстоятельства, рельеф местности (который, между тем, противнику не помешал). Если кто и был виноват, то либо союзники, либо соседи слева или справа. Так, генерал-лейтенант И. Я. Пржибышевский описывает разгром своей 3-й колонны под Аустерлицем если не как победу, то уж и не как поражение. В сопроводительном документе к более подробному рапорту о сражении Пржибышевский пишет: «Во время баталии Аустерлицкой… победив неприятеля и совершенно овладев местом для перехода назначенным, наконец, сверх чаяния, со всех сторон окружен». В пространном рапорте подробно описана начальная, более удачная фаза наступления и довольно кратко — финал сражения, ознаменовавшийся пленением большей части колонны во главе с ее командующим. Генерал сообщает, что как только он получил сведения о движении противника в тыл его колонне, он решил прорваться ко 2-й колонне: «Как я успевал в тех моих предприятиях, имея совершенно поверхность над неприятелем, в то же самое время часть второй колонны и австрийской конной артиллерии, ретируясь к деревне Сокольнице, навела против меня и с левой стороны еще больше неприятелей. Таким образом, был я уже с трех сторон окружен». Итак, вина в окружении его колонны лежит на 2-й колонне и австрийских артиллеристах, которые, оказывается, «навели против него» французов. Затем он пишет, что решился ретироваться, «…но как неприятельский огонь продолжался беспрерывно, преследуя нас, то все старания с отличным усердием генералов, штаб- и обер-офицеров нимало не действовали к приведению людей в устроение… В то самое время неприятельская кавалерия со стороны, напав на них, врубилась, чем еще более замешены были и, лишась средства сопротивления, попались в плен»”1. Как вспоминает Ермолов, в сражении под Ламбахом было потеряно одно орудие, «под которым лопнула ось от излишней экономии в коломази (верно, поленились смазать или украли мазь. — Е. А.). Начальство точной причины не узнало, а полковник Игнатьев (1командир полка. — Е. А.) в донесении своем рассудил за благо подбить (1орудие. — Е. А.) неприятельским выстрелом»62. В другом случае Ермолов вспоминает, как Милорадович рассказывал ему о своем нападении на турок при Обилешти (во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов): «Я, узнавши о движении неприятеля… пошел навстречу, по слухам был он в числе 16 тысяч человек, я написал в реляции, что разбил 12 тысяч, а их в самом деле было не более четырех тысяч человек»63. Как рассказывали, однажды, отвечая на вопрос адъютанта о том, что делать с присланными из частей завышенными данными о потерях турок, Суворов отвечал: «Пиши, что их, басурман, жалко, что ли!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
