Впрочем, ничего зазорного в том, что Багратион дал отличиться в бою молодому генерал-адъютанту князю Долгорукову, нет. Вспомним князя Андрея Болконского из романа «Война и мир» Толстого, приписанного к штабу Кутузова, — участвовать в боях было горячим желанием многих свитских и штабных офицеров. Это позволяло испытать себя, отличиться и быстро, минуя рутину армейской службы в мирное время и в походах, попасть в наградные списки, получить новые чины. Также, как и Багратион, поступал атаман Платов — старый и опытный царедворец. Он часто держал в своих войсках столичных офицеров из знатных фамилий в качестве волонтеров. В частности, у него служил флигель-адъютант князь С. С. Голицын, в также брат Багратиона, князь Роман64. В декабре 1805 года, уже после разгрома под Аустерлицем, был составлен весьма скромный список отличившихся в сражении (гордиться-то тогда было особенно нечем). В представлении от колонны Багратиона на первом месте «по рекомендации генерал-лейтенанта князя Багратиона» был поставлен выше всех других генералов «Вашего императорского величества генерал-адъютант князь Долгорукий». В разделе «Подвиги» его боевая деятельность не выглядит более героической, чем у других представленных к наградам генералов — Витгенштейна и Чаплица, но они не получили ничего, тогда как Долгоруков удостоился одного из самых высоких воинских орденов — Георгия 3-го класса65. Без своевременной рекомендации командующего такие награды не получают.
Думаю, что Багратион не только из «дворских соображений» поддерживал Долгорукова и других сторонников наступления. Это желание наступать, идти на противника лежало в природе Багратиона. Он считал себя последователем «генерала-вперед» Суворова. Хотя арьергардные бои и принесли Багратиону славу, но все-таки отступление не могло не быть для него унизительным. И поэтому желание взять реванш, отомстить французам за отступление, было в нем сильно.
«Завтра в семь атакуем»
Войска из Ольмюца выступили 15 ноября в пяти колоннах. Авангардом командовал Багратион. К полудню Объединенная армия дошла до Предлица. Здесь было решено атаковать городок Вишау, почему-то слабо прикрытый французами. 16 ноября, как уже сказано выше, Багратион, в компании с Долгоруковым, атаковал город и сумел пленить один из запоздавших с выходом французских эскадронов. Багратион двинулся дальше к Раузницу. Мюрат пытался оказать сопротивление, но Наполеон, наблюдавший за передвижениями русских, приказал оставить Раузниц. Армия ночевала у Вишау и на следующий день утром выступила в поход. Ее левое крыло начало смещаться с дороги Ольмюц — Брюнн (там стоял Наполеон) влево, к деревне Кучерау, тогда как авангард дошел почти до Альт-Раузница, а на следующий день встал у Позоржиц и оказался на крайнем правом фланге наступающей армии. Тем временем русско-австрийская колонна заняла Аустерлиц. Движение войск было крайне медленным, казалось, войска шли на ощупь. Так, собственно, и было: до самого начала сражения русское командование точно не знало расположения главных сил противника, который продолжал медленно отступать. Позади колонн вовсю пылали так называемые «бивачные пожары»: солдаты, покидая лагерь, жгли оставленные ими шалаши. Как вспоминал Бутовский, этим особенно злоупотребляли австрийцы, которые с вечера притаскивали из деревень перины, тюфяки, подушки, одеяла, а потом наутро все это уничтожали. 18 ноября Кутузов даже издал приказ по армии, чтобы «господам дивизионным начальникам строжайше подтвердить в полках иметь смотрение, дабы нижние чины при выступлении из лагеря шалашей своих не зажигали»66.
Ночью 20 ноября Кутузов провел военный совет, на котором австрийский генерал-квартирмейстер Франц Вейротер зачитал написанную им по-немецки (и поэтому непонятную части русских генералов) диспозицию. Позже, ночью, майор Карл Толь поспешно перевел диспозицию и накануне выступления раздал ее русским командующим. Есть две интерпретации поведения Кутузова в тот момент. По первой версии, он якобы сказал начальникам колонн: «Завтра в семь утра атакуем неприятеля в нынешней его позиции». По другой версии, пока шел совет, Кутузов демонстративно спал в кресле и, проснувшись, закрыл заседание. На военном совете, кстати, не было Багратиона — одного из главных действующих лиц. И. С. Тихонов утверждает, что как командующий авангардом он не мог покинуть свой пост. Никаких споров и разногласий на совете не возникло. Так всегда бывает, когда решение уже одобрено свыше, каким бы глупым оно ни оказалось. Лишь однажды генерал А. Ф. Ланжерон, командующий одной из колонн, спросил Вейротера о том, что же делать, если Наполеон предупредит союзников и захватит Праценские высоты (это как раз и произошло и решило судьбу сражения!). На это Вейротер отвечал лаконично: «Се cas n1est pas prevu» («Этот случай не предвидится»). Кроме того, Вейротер указал, что Наполеон давно бы так и поступил, но сил ему не хватает67.
Нельзя представлять полковника Вейротера дураком или, тем более, изменником. Адам Чарторыйский — свидетель и участник происшедшего — так оценивал его: «Это был очень храбрый и сведущий в военном искусстве офицер, но, как и генерал Макк, слишком полагался на свои, часто сложные комбинации и не допускал мысли, что они могут быть разрушены ловкостью врага»68. Вейротер, как и почти все другие генералы, пал жертвой тонких тактических построений Наполеона. Пройдя Шёнграбен и почти настигнув русских под Ольмюцем, Наполеон вдруг увидал их растущее, по мере прибытия пополнения из России, численное превосходство. В то же время его войска были разбросаны на огромном пространстве Австрии, непосредственно перед Аустерлицем он имел только около 50 тысяч человек. Поэтому он начал стягивать в один кулак расположенные на большом удалении корпуса Бернадота и Даву и параллельно вел тщательную рекогносцировку местности и собирал сведения о противнике. При этом Наполеон резко изменил тактику, попросту говоря, стал тянуть время и, как верно заметил военный историк Г. A. Jleep, прикинулся неуверенным и слабым. Эта показная робость особенно стала видна после первых двух дней наступления русских войск, когда, как уже сказано выше, войска авангарда, которым командовал Багратион и в котором был сам государь, легко заняли Вишау. Оборонявшие городок 8 эскадронов французской конницы, атакованные 56 эскадронами союзников, поспешно отошли. Местные жители высыпали на улицы, радостно приветствуя русского и австрийского императоров. Они выкатили бочки с вином, угощая освободителей. Вероятно, это вино казалось молодым генералам из свиты императора вином будущей победы. Уверенность союзников в том, что он дрогнул, Наполеон подкрепил тем, что 17 ноября послал к русскому императору своего адъютанта Савари — того самого, который выкрал герцога Энгиенского, а потом и судил его. Наполеон просил о личной встрече или, по крайней мере, о заключении перемирия на 24 часа. Александр от встречи с Наполеоном отказался, но послал к императору французов своего любимца Петра Долгорукова, который, вернувшись после переговоров, рассказал об унынии, якобы царившем в лагере французов. Это еще больше воодушевило окружение Александра и его самого. Не был далек от истины сардинский посол Жозеф де Местр, писавший графу де Фрону 28 декабря 1805 года: «На сего доброго и превосходного монарха нашла дурная минута: по совету молодых своих царедворцев и вопреки мнению генералов и министров он дал… генеральную баталию и проиграл оную…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
