запретил, вспомни. Не надо делать из меня Цербера, я лишь…
— Не буди во мне зверя! — вскрикнул Габри. Он поднял руки вверх, оскалил зубы и изобразил медведя так потешно, что все покатились от смеха.
— Нет, это невозможно, — Михаил хлопнул себя ладонью по лицу.
Он почувствовал, как Агнесс нашла его локоть, обвивая его своей рукой.
— Миша, не пытайся перевоспитать Гаврика, — возвысил голос Уриил. — Если тебе это не удалось за все эти годы, то все…
— Я бы ничего не говорил, если бы творческий потенциал, прекрасное, замечательное искусство Габри, не ловил бы Самуил и не творил с ним такое, о чем и думать страшно, — ответил Михаил.
— Не напоминай мне о демонах, — Габри внезапно посерьезнел. — Они не могут творить, они лишь все извращают и уродуют. Они — позор всех муз.
— Вот поэтому-то… А ладно… — Михаил расстроено махнул рукой. Он пальцами ответил на успокаивающие прикосновения Агнесс.
— Габри, дай арфу, пожалуйста, я псалмы спою, — попросил Салафиил.
— Держи, — Гавриил с готовностью протянул возникший у него в руках инструмент. — Мне тридцать третий и сто второй, — заказал он.
— Хорошо, — Салафиил провел пальцами по струнам и запел тихим струящимся голосом.
Пока женщины заслушивались его голосом и засматривались на его возвышенный вид, Габри всколыхнулся с новой силой. Он уже забыл все прежние споры и теперь шепотом доказывал Михаилу всю силу творчества:
— Ты вот когда идешь по улицам Земли и видишь алюминиевую банку, ты что думаешь?
— А что я должен думать? — недоумевал Михаил.
— Ты не думаешь, сколько на самом деле красоты заключено в этой банке?.. Ты не осмысливаешь силы и фантазию, вложенные в нее кем-то, когда он выплавлял алюминий и когда придумывал внешний вид банки?.. Не-ет, ты идешь и думаешь о том, как ты сейчас накостыляешь Ираклию или Булату!..
— Пока Миша будет думать, как красива банка, — вмешалась Агнесс, — Ираклий и Булат накостыляют ему.
— Ты не можешь вмешиваться в спор: ты заинтересованная сторона! — вспыхнул Габри.
— В чем я заинтересованная? — сдвинула брови Агнесс.
— В Михаиле!.. — последовал ответ.
— Агни, присоединяйся к тем, кто не в счет, вместе мы сила, — предложил Уриил.
Помощница архангела покачала головой и отвела глаза, продолжая слушать Салафиила.
Мимо Рафаила и девушек медленными и грациозными взмахами крыльев пролетела огромная красно-коричневая бабочка. Она приблизилась к огненному архангелу и зависла в воздухе возле его глаз. Лицо Уриила расплылось в улыбке, а кожа пошла новой волной горячего огня. Он послал бабочке горячий поцелуй, после чего она тем же маршрутом запорхала обратно.
— Зáря, — пояснил Уриил, отвечая на взгляд Ральфа. Архангел покаяния понимающе улыбнулся. Все в раю хорошо знали подругу Ура Зарину или просто пламенную Зарю.
— Ты заворачиваешь все мои улучшения в раю! — возмущался Габри.
— Например? — спросил Михаил.
— Например, мой прекрасный водный насос, он же водокачка!
— И зачем была, позволь узнать, водокачка в раю, да еще на главной клумбе?..
— Ясное дело — чтобы качать воду!
Михаил не смог удержать себя в руках и грохнул от смеха.
— Он надо мной еще и смеется! — праведному гневу Габри не было предела.
— Габри, я спел псалмы, — сказал Салафиил.
— Спасибо, я бы очень расчувствовался, если бы Михаил мне не мешал тебя слушать! — ответил Габри.
— Чего?.. — только и смог произнести Михаил, почти онемев от изумления.
На этой критической для всего вечера ноте на поляну огненного ангела ступил молоденький мальчик в песочного цвета плаще.
— Кто пришел, — первым его заметил Михаил. Его лицо тут же разгладилось, а взгляд сделался нежным и ласковым. — Маленький, здравствуй.
— Мил, привет! Иди сюда скорее! — обрадовался Габри.
Юноша неспешно пошел по траве, стараясь не тревожить гуляющих павлинов. Его лицо улыбалось всем присутствующим.
Маленький, Мил, а вернее: самый младший из архистратигов Иеремиил, был последним рожденным из высших духов рая. Первое ласковое прозвище закрепилось за ним неслучайно. Долгое время уверенные, что братьев у них больше не будет, архангелы называли младшим архистратига диалектики Варахиила, пока в один поистине прекрасный день Михаил не принес на руках очаровательного ребенка-ангелочка с кремовыми крылышками, который, прижимаясь, обнимал его за шею. Старший архангел сказал, что это еще один их брат, теперь точно самый младший. Тогда было решено, чтобы не обижать Варахиила, оставить за ним звание «младшенького», а к Иеремиилу вскоре прилепилось слово «маленький» до самых последних пор.
И до сего дня, чудилось, что никакое из обращений не могло подойти к нему лучше. Ростом ниже братьев, он был все равно очень высоким, но столь хрупким и узким в кости, будто на всю жизнь остался подростком. «Мил» звали они его, внешне повзрослевшего лишь до возраста семнадцати, вечно хранившего невозмужавшие юношеские черты, мягкие темно-русые волосы и совсем детские светло-карие глаза. Такими беззащитными и ранимыми были они, глядя из-под коротких ресниц с не детской совсем сосредоточенностью.
Младшему из братьев архангелу Иеремиилу выпала, пожалуй, одна из самых тяжелых ролей в этом мире. Он был сотворен Богом, когда уже никто не гадал его увидеть, и через много тысяч лет оставался забытым во многих религиозных книгах об ангельском мире. Робко ожидаемый, рожденный последним из высших духов, он появлялся тоже последним, когда не было уже другого ответа на праведный гнев.
Мил был архангелом милосердия. Символом носивший на груди своей золотой медальон в форме сердца, закрытый тайно, запечатлевший в себе сокровенность божественной милости. Он был тем, кто, пребывая в самом жестоком, зверином мире уродливых болезней человеческого грехопадения, каждую минуту впитывал творившееся вокруг зло, пропуская сквозь свое нежное тело все изуверства Земли, очищая, отмаливая, ходатайствуя прощение тем, кто его не был достоин.
Забытый, он жил, незримо присутствуя, светясь тусклой звездочкой там, где его трудно было заметить, слыша обращенные молитвы «помилуй» и отвечая тем, что сам собой умел приблизить реальность того, о чем воздыхали живущие на Земле. И в жизни людской он появлялся внезапно, когда никто почти не надеялся, исправляя то, что нельзя исправить, переделывая то, что было названо непоправимым. Вопреки делам, словам, вопреки чувствам, разуму, интуиции, он приносил милость, дарил искру Бога сердцам, которые сохраняли до конца лишь крупинки веры.
Непостижимость. Это был его дар и его крест, который Иеремиил нес внутри себя многие тысячи лет. Непосильной ношей в каждом взгляде, в каждом его движении и улыбке словно была просьба о поддержке, о милосердии к тому, кто сам был этим милосердием. И
