Макс Шик первым подошел ко мне, чтобы поздравить, обнял меня и сказал, немного даже взволнованно: «Вот, мой мальчик, ты и совершеннолетний!» И вручил мне подписанное всеми поздравление — это наш «художник сцены» Жорж Вайн нарисовал меня в женской роли на плотном листе и написал там шуточное стихотворение, посвященное мне. Что, мол, как хорошо стать взрослым, что мне, театральной «диве», все желают новых успехов и чтобы я поправлялся и поскорее вернулся домой.
Макс устроил так, что мы смогли поужинать вместе. Была и бутылочка водки, и все выпили за мое здоровье. Рюмок у нас, к сожалению, нет, и свой глоток каждый пьет из своей жестяной кружки, из которой обычно пьет чай. Мы болтаем, и я прекрасно чувствую себя с товарищами, тем более что теперь уже никто не скажет мне, что чего-то мне, мальчишке, нельзя. Я знаю, многие у нас считают, что я ничего не делаю, не посоветовавшись с Максом, и что он очень серьезно относится к своей роли «заместителя отца». А я за это только благодарен Максу и уверен, что и теперь между нами ничего не изменится. И знаю, что Макс считает так же.
А сейчас он рад бы побыть с нами еще, но ему сегодня — в ночную смену. Именно в ночной смене он выполняет большую часть «приватных» заказов своего шефа и других начальников. И Людмила, конечно, рада ему, как бывает рада Нина, когда я к ней прихожу.
Уже улегшись в кровать, я достаю свое карманное зеркальце. Письмо Нины я знаю наизусть, а на лицо моей любимой хочу посмотреть еще раз. Но не стал этого делать.
Очень уж хорошо удалось мне прикрепить фотографию и письмо к задней стороне зеркальца, а другой раз так не получится… И я представляю себе, как Нина бежит мне навстречу, обнимает меня и ищет мои губы… И с такими мыслями я заснул.
Когда начинается побудка, сразу вскакиваю. Хочу обязательно поспеть сегодня к первому поезду. Выпил чай, съел кусок хлеба, хотя есть мне не хочется. Небо безоблачно, предрассветная дымка, светает. Скорее в вагон! Ну, езжай же, езжай поскорей!
Между прочим, я обут уже не по-зимнему, в ботинках, хотя валенки еще не сдал. Ботинки простояли зиму под кроватью, и ничего. В лагере, конечно, надо глядеть за хорошими вещами в оба, воровство случается, но в нашей комнате такого пока не было. А в ботинках бегать по заводу из цеха в цех, конечно, быстрей и легче. В общем, я сразу помчался на электростанцию, в энергодиспетчерскую. У двери подал условный знак, дверь открылась, и Нина сразу втащила меня в помещение — снаружи уже почти светло. Шапка слетела у меня с головы еще у дверей, потом ее увидела и подняла Нелли…
Я стал благодарить Нину за фотографию и письмо, а сам чувствую себя неловко — когда влезал в вагон, мне что-то попало в глаз и не проходит. И Нина сразу заметила — глаз красный. Она повернула мою голову к себе: открой глаз! А сама приоткрыла рот, и я почувствовал, как ее язык нежно прикасается к моему глазу, прямо к глазному яблоку. И вот Нина уже показывает мне — на кончике пальца у нее соринка, вынутая из моего глаза. Никогда еще меня не лечили таким нежным способом… И еще Нина сказала, что язык — самый сильный мускул, он же — самый нежный и подвижный. И повредить никак не может…
Нелли тем временем накрыла стол — завтракать! Там Piroschki, баночка с икрой, колбаса, крольчатина, хлеб белый и черный — кто все это съест? Это Нина хочет устроить мне «настоящий день рождения». А я начинаю опасаться, что про нас узнают и НКВД живо расправится с нами обоими и с Нелли. «Не бойся, мой хороший, мы с Нелли все продумали, — сказала Нина, заметив мое беспокойство. — Мы сюда пригласили и Михаила Михайловича. Он сказал, что наша идея отпраздновать здесь твой день рождения не так уж плоха. Электрики, которых ты ему привел, работают отлично. И вот теперь можно будет тебя отблагодарить, сказал он».
Ну хорошо, но мне все равно боязно. Но вот стол готов, и в это время кто-то стучит в дверь. Я бросаюсь прятаться, Нина открывает дверь — пришел Миша. «Ну, где вы вашего любимца прячете? Или он еще не пришел?» — вопрошает он, входя. Нина позвала меня из «укрытия», Миша стал поздравлять меня с совершеннолетием — это ведь особенный день рождения, надо, мол, его хорошо отметить. И крепко пожал мне руку, значит, это он от души говорит. Стал расспрашивать, почему меня долго не было, что я делал в лагере. Он хотел бы поговорить с моей помощью с рабочими из пленных. Насчет выработки, и еще он застал однажды целую компанию за выпивкой. Он хочет сам поговорить с ними, а не устраивать из этого дела шум, потому что в основном он работой этих людей доволен.
И все равно, я себя чувствую не совсем хорошо в обществе Миши, не могу сказать почему. Просто боюсь, что нехорошо это для наших отношений с Ниной.
Зазвонил телефон. Спрашивают Мишу, он с кем-то поговорил и сразу ушел. Только сказал: «Уберите все это поскорей!» Что случилось? Нина смотрит на меня испуганно, наверное, она чувствует то же самое: у этого завтрака еще могут быть последствия. И надо мне как можно скорее исчезнуть отсюда. Сердце у меня колотится, я второпях одеваюсь; никогда еще я так поспешно не прощался с Ниной, один только короткий поцелуй… «Поторопись!» — сказала Нина уже у двери. Куда я должен торопиться? Сюда идут какие-то проверяющие?
И только я успел свернуть за угол, как навстречу прошли трое мужчин и женщина, мне они показались подозрительными. Они вошли в энергодиспетчерскую, а с другой стороны уже направлялся туда же Михаил Михайлович.
Кто знает, может, это просто обычная проверка. А может, и нет… Ругаюсь про себя: будь вы неладны! Два человека нашли друг друга и полюбили, мы ведь молодые, не преступники, не уголовники, а все равно должны прятаться. Или я зря перепугался? Не уйду отсюда, пока не узнаю, по крайней мере, сколько времени они там пробудут. Но и слишком близко подходить нельзя, чтобы не заподозрили. Что говорил Макс? Что доносчики — везде!
Известно же, советским гражданам запрещено общаться с военнопленными, дружить с ними. А уж любовные отношения — ого! За это могут наказать как изменника Родины, вредителя коммунистического государства рабочих и крестьян. На что решаются Нина и другие женщины! И я вспоминаю о девушках возле фонтана в Киеве, которые совали нам еду, когда наша колонна проходила мимо. И о Лидии, штукатуре на стройке, с которой мы тайно встречались в обеденный перерыв. Что же это за общество, где так относятся к людям? Впрочем, если вспомнить время в конце войны, то у нас в Германии было не лучше. Евреи считались врагами германского рейха, запрещались смешанные браки, а для людей, которые считали иначе, жизнь стала опасной. И наказания были такие же жестокие, как здесь. Я-то думал, что социализм и коммунизм будут счастьем для человечества!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
