Аслыхан, не моргая, глядела на Балкыз. И когда та снова потупила взгляд, тихо спросила:
— Что тебе понятно?
— Ничего, так просто...
— Что поняла, говорю? Как про Перване Субаши сказали, сразу что-то поняла?..
Баджибей не спускала с них испытующего взгляда. Балкыз вздрогнула и шепотом попросила:
— Подыми меня, ох, Аслыхан! Скажу по дороге.— А когда подошла Баджибей, громко сказала: — Возьми меня с собой, матушка Баджибей! От страха сердце чуть не разорвалось.— И, прикусив губу, снова заплакала. Баджибей закричала:
— Куда же вы подевались, Керим Джан?! Мавро! Померли, что ли, бездельники! Где конь для Балкыз?
Мавро тотчас подбежал со своим конем.
— Вот, матушка. А я вас догоню.
Он подвел коня к девушке. И Балкыз взлетела в седло, даже не воспользовавшись предложенной Мавро помощью.
Девушкам удалось обогнать Керима и Баджибей и оставить их далеко позади. Аслыхан распирало любопытство.
— Ну, говори, Балкыз! Что стало тебе понятно, когда ты услышала имя Перване?
Балкыз снова отвела глаза. Она уже придумала, как ответить на этот вопрос.
— Да так, ничего...— Она облизнула пересохшие губы, натянуто улыбнулась.— Просто услышала его имя... обрадовалась. Вот и сказала: «Понятно». Хотела сказать: «Поймают, значит»...
— Смотри, Бал-хатун! Кто не жалуется, тот лекарства от беды своей не найдет и с нею не справится. Одна голова хорошо — две лучше. Надо знать, что поняла ты, иначе может тебе же самой все боком выйти. Да и Баджибей не из тех, кто забывает услышанное. Не станет простой человек умыкать дочь шейха Эдебали. Пока не скажешь правды, отец не оставит тебя в покое...
Аслыхан пыталась по лицу подруги догадаться, о чем она думает. А Балкыз никак не могла решиться: сказать ей все как есть или отделаться намеком.
— Во всем виноват ваш бей, Кара Осман! — проговорила она.
Аслыхан удивилась:
— В чем же? Бог с тобой, Балкыз! — Она подумала, что Балкыз хочет обвинить в случившемся Осман-бея, и чуть не умерла от страха.— Ошибаешься, Балкыз, у нас такими делами не занимаются. Кара Осман-бей тут ни при чем.
— Очень даже при чем!
— Как же так?
Балкыз оглянулась — не услышал бы кто! И с обидой в голосе сказала:
— Весть я послала Осман-бею, чтоб приехал просить меня у отца. Был удобный случай...
— А разве он не приезжал? — Удивление Аслыхан росло.— Разве не просил?
— Конечно, не просил.— Губы у Балкыз задрожали.— Сама весть послала. Забыла о стыде...
— Так Осман-бей места себе не находил от радости! Как сумасшедший бросился за тобой.
Балкыз резко обернулась.
— Куда же он бросился, если у нас не был? И сватов не послал...
— Послал! Сел на коня, поскакал к воеводе Иненю! Аллах, аллах! Разве бей эскишехирского санджака не приезжал тебя сватать?
— Приезжал.
— А разве отец твой опять не отказал ему?
Глаза у Балкыз расширились. Она с трудом проговорила:
— Помилуй, сестрица! Неужто Алишар был сватом? Ох, горе мне! Какой позор!
— А ты ждала, что сам султан из Коньи сватом к тебе приедет? — Аслыхан нахмурилась.— Рехнулись вы все там в Итбуруне?..
— Пощади, Аслы! Но ведь Алишар-бей за себя просил... Даже имени Осман-бея не произнес.
— Что-о-о? Взбесился он, что ли? Смерти своей ищет несчастный Алишар или думает шило в мешке утаить. Ну и подлец! Кара Осман-бей теперь с ним и рядом не сядет.
Балкыз приходила в себя. Глаза ее засветились радостью. Сладко заныло сердце. Как она мучилась, думая, что Осман-бей не пожелал прислать сватов!
— Ох, Аслыхан! Не наврала ли все? Правда это?
— Что значит наврала? Осман-бей прибежал к нам в дом среди ночи, как только услышал весть от ашика Юнуса Эмре. Чуть не свихнулся от радости. На следующий день послал Керима гонцом к воеводе Нуреттину, следом сам собрался. Приезжает, а Алишар и говорит: «Недобрые вести, Осман-бей. Упирается шейх Эдебали». Что за человек, говорит, Осман-бей? Снова посылает свата туда, откуда уже однажды с пустыми руками вернулся. Неужто у туркменов бесчестие в обычай вошло? Я, говорит, чуть от стыда сквозь землю не провалился...
— Ах подлец, чтоб его разорвало!
— Орхан-бей Кериму рассказывал: «Видел бы ты моего отца! Побледнел. В лице ни кровинки. Головы не смел поднять, бедняга. Разговор-то шел при воеводе Нуреттине и кадии Хопхопе. Ведь не только сам унизился, но и свата унизил. А потом обнял Алишара и говорит: «Прости меня, братец. Во второй раз тебя послал, потому что из обители весть пришла. А они, выходит, смеются над нами». Встал и ушел. Плачешь вот теперь, глупенькая, не разобрав, кто прав, кто виноват, на Осман-бея осерчала...
— Ох, горе мне! Я ведь думала, не просил он меня.
— Вот глупая! — Она вдруг испугалась.— Говоришь, Алишар за себя просил?! Забыл, что самого сватом послали? А что, если б отец твой согласился?
— Сыну Эртогрула прежде отказал! Неужто отдал бы за Алишара? В ноги упал Алишар, умоляя, а отец мой этого не любит. Под конец совсем ошалел Алишар. Калым предложил. Отец помрачнел. Мы, говорит, не на базаре, Алишар-бей.
— Вот свинья! Неужто надеялся скрыть все от Осман-бея и избежать его гнева? Просто в голове не укладывается. Может, он вином опился в доме воеводы?
— Не знаю.
— Но где же это видано, чтобы человека сватом послали, а он за себя просил? — Она остановила коня.— А ну-ка посмотри мне в глаза. Недаром говорят: нет дыма без огня! Увивался за тобой этот негодяй Алишар? Хочешь выйти за Осман-бея, так не скрывай ничего. А дело твое скверное... Раз девушка позволила умыкнуть себя, никто ее замуж, не разобравшись, не возьмет. А Осман-бей и подавно.
— Смилуйся, сестрица Аслыхан! Ох, горе мне!
— Что пользы плакать-то? Отец мне всегда наказывает: «Пристал к тебе кто, тотчас должна мне рассказать, старшему брату, родственникам или на крайний случай моим друзьям. Все вы думаете своим умом да бабьими советами обойтись, чтоб мужчины головы свои в огонь не совали. А выходит только хуже. Такое пятно может лечь на женщину — караваном мыла не отмоешь!..» Так что говори правду!
— Правду говорю, сестра! Видел меня как-то Алишар в Эскишехире на свадьбе старейшины ахи. Вызнал через старейшину, согласится ли отец отдать меня за него. Отец велел отказ передать.
— Этому отказ, тому отказ. Чего хочет отец твой? Выдать тебя за сына какого-нибудь шейха?
— Алишару не отдал — знал его слабость к женщинам да к вину. А с тех пор как кадий Хопхоп заявился, стал Алишар в деревне деньги в рост давать.
— Да ведь это гяурство! Вера наша запрещает ростовщичество. Кто этим занимается, гореть тому вечным огнем в аду.
— Не ищи ты в них страха божьего. Выкопал и для этой пакости оправдание в коране кадий Хопхоп. Мало того, за долги заставил сипахские тимары да крестьянские земли на себя засевать, будто свои собственные.
— Да что ты! А султан узнает?
— Кто аллаха не боится, с султаном и подавно не посчитается. Вот мой отец и отказал им. Взбесился тогда Алишар, всякий стыд потерял. Стал подсылать в обитель к нам разных вещуний. Чего я только не натерпелась! Услышу, бывало, гости идут, не знаю, куда спрятаться. В отцовском-то доме! Золото посылали, бриллианты. Совали мне в руки разные амулеты, приворожки.— Она всхлипнула.— Если б не измучили меня... Разве решилась бы я своим умом...
— А не предал бы нас сват, отдал бы на сей раз тебя отец за Османа?
— Не знала бы, что отдаст, не послала бы весть.
— Откуда знаешь, что отдал бы?
— У матери выведала. «Что ж,— сказал отец,— если аллах повелит, пусть их женятся!»
— Какой же негодяй Алишар! Столько лет за друга и брата принимал его Осман-бей, а он змеем оказался.— Немного подумав, она сказала: — Все, что случилось с тобой,— дело рук Алишара! Кроме этой собаки, никто не решится поднять руку на дочь шейха Эдебали. Ну ладно, а что скажешь дома?
— Что же еще? Последую совету отца твоего, Каплана Чавуша. Расскажу все, как было.
— Правильно.
— Расскажу все. Пусть передаст Осман-бею.
Они оглянулись на стук подков. Их догонял Мавро. Балкыз, которой не терпелось поскорее попасть домой, пришпорила голыми пятками старую кобылицу.
Керим пытался догадаться: кто мог осмелиться умыкнуть дочь шейха Эдебали? И не причастны ли эти воры к убийству Демирджана и Лии? Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил беспокойство на лице догнавшего их Мавро.
— Отстань немного! — негромко сказал тот, переводя дыхание.
Керим не понял.
— Отстать? Зачем?
Баджибей ехала задумавшись, отпустив поводья. Лицо у нее было мрачное... Керим укоротил повод, придержал коня. Конь, которого Мавро взял в деревне Дёнмез, был весь в мыле.
— Загнал скотину,— заметил Керим.
— Боялся, не успею нагнать вас до обители.
Керим огляделся: вот-вот должна была показаться обитель.
