Как только стойла озарились желтым светом светильника, кони перестали биться. Обернулись на дверь. В их огромных глазах горела не ярость, а хитрость — вот, мол, как ловко мы вас провели. Керим подошел ближе, и животные, прижав уши и натянув поводья, снова принялись толкаться задами.
— Тихо! Бесстыжие! — Керим старался придать грубость своему мягкому, благовоспитанному голосу муллы.— Стой! Тебе говорят, Карадуман?!
Он легонько похлопал Карадумана по шее. Конь пряданул ушами, потерся влажной мордой о плечо Керима. Животные постепенно присмирели.
— Ну что, Аккыз! Балует твой Карадуман?..
Керим сам удивился: когда и от кого перенял он эти слова, когда успел научиться успокаивать бейских коней?
В конюшне было тепло. Пахло сеном, свежим навозом, конской мочой. Он поднял светильник над головой, огляделся. Спускаясь, он решил задать коням немного овса, но поленился. Его вдруг охватило беспокойство: покинул важный пост и пропадает бог знает сколько времени в тепле и безопасности! «Э, ничего не будет. Ведь бея нет дома!..» Он рассмеялся коротким смешком и, чтобы принудить себя подняться наверх, задул светильник. Прислушался. Что будут делать кони? И заторопился вон, пожалев, что задул огонь. Дели Балта не раз говорил ему, что в конюшнях водится нечистая сила... Чья-то тень закрыла звезды в воротах. Он вздрогнул. Остановился.
— Орхан-бей! Орхан-бей!..
Тихий, боязливый девичий шепот.
Но кто же это? Неужто Ширин?.. «О господи! Ведь Аслыхан говорила, а я не поверил!..»
— Орхан-бей... Отзовись!
Керим как-то пытался вывести Орхан-бея на чистую воду, но тот отпирался... «И ведь как клялся, обманщик! Ах, чтоб тебя!..» Он решил воспользоваться темнотой, выведать все и уличить Орхана во лжи. Изменив голос, шепотом спросил:
— Кто это?
Девушка вошла в конюшню.
— Еще спрашивает! Забыл, что ли, мой голос?
— Что ты здесь делаешь ночью, бесстыжая?
— Что делаю? А ты где пропадаешь?
— Пропадаю? — Он быстро сообразил. Все эти дни Орхан никуда не выходил.— Я здесь.
— Здесь! Сказал ведь, выйдешь. Чего же не вышел вчера ночью?
Керим отвечал ничего не значащими словами, чтобы не спугнуть девушку.
— Не смог... Отец не спал.
— Не спал!.. До утра, что ли, не спал Осман-бей?
— Я ведь на часах стоял.
— А кто сказал: «После зайду»?
— Отец вызвал.
— Врешь! Я бы слышала! Надоела я тебе. Охота прошла. Недаром говорят: раз позарился на бабу парень, к девушке не привыкнет.
Гадая, о чем она, Керим запыхтел от натуги.
— Какая баба?.. О ком ты?..
— О ком? Отчего же покойный Эртогрул-бей в деревню отправил чертовку Пакизе? Чуть не извела тебя, не правда разве?
— Тьфу!
— Плюешься теперь... А когда покойный Эртогрул-бей ее в деревню выгнал, места себе не находил. В доме усидеть не мог от горя.
— Кто тебе сказал?
— Кто сказал, тот сказал... Матушка твоя Мал-хатун сказала: «Не желаю ее в доме видеть...» Вот и отправили чертовку в деревню Олуклу. Мучился ты! И поделом! Спать не мог сколько времени. Все мне матушка-кормилица рассказала. Вида не подавал, боялся бейское звание опозорить, но матушка-кормилица все видела!
Среди многочисленной бейской челяди Керим вспомнил служанку Хаиме-хатун молодую вдову Пакизе, ее болезненный муж утонул в болоте. Продувная была баба, прямо сказать потаскуха... Верно! Вот уж год, как выдали ее замуж в деревню... Год назад Орхан-бею было двенадцать... Керим представил себе мальчишку рядом с громадной, как гора, Пакизе. «Ах ты, чертовка!.. Ну и ну».
— Небось будь на моем месте Пакизе, стены проломил бы, а пришел...
— Замолчи! Не то затрещину заработаешь!
— Затрещину! Я, девушка, целую толпу женщин обманула, а пришла... Мать твоя следит, Хаиме-хатун следит, матушка-кормилица и во сне глаз не спускает.— Голос ее задрожал.— Трус ты — вот кто! Прежде не был таким.— Она всхлипнула.— Я все знаю, все...
— Да что с тобой! Вот еще!
— А гяурку Марью кто щипал? Я?
— Брехня.
— Никакая не брехня! Так ущипнул, так ущипнул, чуть не умерла. Поклялась мне божьей матерью Марией. Синяк на теле показала. И не стыдно тебе? — Она кинулась к Кериму. Со злостью ущипнула его.— Вот тебе!
— Ох, чтоб у тебя руки отсохли...
— Не нравится!.. А почему должна страдать за твои грехи гяурка Марья? Все на нее пялишься, глаза бы твои лопнули! Вышел бы вчера ночью, если б не сох по ней! Меня хоть свяжут, приду. Когда я прежде не выходила, кто грозился зарезать меня? — Она стояла совсем близко. Керим чувствовал на лице ее горячее дыхание. Сердце его колотилось. Вот-вот обман откроется... На террасе послышался голос кормилицы:
— Ширин! Эй, Ширин, где ты, плутовка?
Девушка испуганно ойкнула, прильнула к нему. Воспользовавшись случаем, Керим прошептал:
— Беги, беги скорее!
— Помилуй, Орхан-бей! Поймают — под палки попаду.
Кормилица спустилась на несколько ступенек по лестнице:
— Ширин! Тебе говорю, паршивка!
Девушка взмолилась:
— Спаси, Орхан!.. Перед Мал-хатун стыдно... Перед Хаиме-хатун...
Керим вспомнил про лестницу, ведущую из конюшни на второй этаж. Схватив девушку за руку, потащил ее к двери, отодвинул щеколду, подтолкнул:
— Беги!
— Значит, выйдешь сегодня ночью?
— Беги, говорю!
— Выйдешь? Поклянись!
— Нашла время. Беги!
Затворив дверь, Керим вернулся. Кони, точно почуяв тревогу, снова стали баловать. Выругавшись сквозь зубы, Керим вынул из кожаного мешочка на поясе огниво с трутом. Высек искру, запалил огниво, поднес пучок сена. Раздул, зажег светильник. Когда вошла матушка-кормилица, он кричал на коней.
— Не притворяйся, паршивец Орхан! — зло бросила она.— Попался наконец!
Керим сделал вид, что не узнал ее.
— Кто там? Кто попался?
— Голос мой не узнал, что ли, Орхан? Дышишь, как ягненок у тигра в пасти...
— Ах, это ты, матушка-кормилица! Не узнал сразу. Заходи, заходи! Тебе Дели Балта нужен?
— Упаси аллах! Зачем мне этот пес Дели Балта? Кроме тебя, здесь никого нет? — Вздохнув, огляделась.— Голос мне какой-то послышался... Шепот.
— Да кони вот озоровали.
— Где Орхан? Не нашла его наверху.
— Вместе с Осман-беем уехал к Акча Кодже.
— Разве Кара Осман-бей не послал за ним?
— Послал, да Акча Коджа болен.
— Что с ним? — Снова забились кони. Керим не ответил. А успокоив животных, решил подшутить над кормилицей.
— Только что кликала Орхана, матушка, а ищешь вроде кого другого?
— Чтоб ему провалиться! — Старое лицо кормилицы еще больше сморщилось. Она вздохнула.— Все смешалось в мире, сынок мой Керим! Не исправить теперь. Поздно. Как говорит дервиш Камаган, скоро свету конец. Бог знает что творится. Сам подумай, в мои-то годы лазить по конюшням, вместо того чтобы сидеть молиться на коврике, бога искать...
Кормилица Осман-бея в конаке считалась второй по старшинству после жены Эртогрул-бея Хаиме-хатун. Сам Осман-бей ее слушался. Старуха насторожилась. Покачала головой.
— Все мне скрип чудится! Рехнулась, верно, аллах свидетель, намаз творить не могу. То ли этот Орхан не в отца, то ли бабы перебесились? Правда, и в наше время по бейским сынкам, бывало, страдали, но, чтоб вдова на младенца кидалась, такого не видели.
— Скажешь тоже, матушка! Что делать таким-то бабам с младенцами?
— И ты туда же! С муллой сидел, потому и не соображаешь. У бейских сыновей быстро глаза раскрываются, Керим Челеби. Есть кому учить. Охотников до их невинности что птиц в небе. Ты лучше за собой последи!
— Я за собой слежу! Нетрудно. А чего ты к Орхану привязалась?
— Как же не привязываться, глупый Керим. Если бы я не следила, мальчик давно бы силы потерял. Саблю да щит поднять не мог бы, потомства бы не оставил...
— Помилуй, матушка! Значит, как орлица, крылья расправила... По ночам бродишь... Понятно. Можно сказать, на страже.
Кормилица не поняла насмешки. Снова вздохнула!
— На страже, сынок Керим. Да разве уследишь за молодыми, коли они живятины попробовали?
Покачав головой, кормилица ушла в гарем.
Керим поднялся на террасу. Сел на софу, задумался над ее словами. Обиделся было на Орхана: выходит, скрыл, не доверился. Но, поразмыслив, решил, что он прав. Для бея сызмальства женщина не должна много значить. Надо, чтобы тебя все вокруг уважали. Как Орхан-бей, так и его отец Кара Осман не любили непристойных шуточек и разговоров.
Ширин купили совсем маленькой, обратили в мусульманство. По корану наложница не должна защищать своей чести от господина. Соитие между ними даже без обручения грехом не считается. А вот Пакизе кругом виновата. Она не двенадцатилетний паренек — тридцатилетняя вдовица. Короче сказать, где много женщин, там, как ни старайся, от бесстыдства не убережешься. А в медресе, в обителях, а порой и в общинах ахи, в гяурских монастырях, в рыцарских орденах и того хуже. Там не девушек пользуют — мальчиков!
