Конец Прекрасной Дамы
Юрий Ряшенцев. Любовные долги. Баллада и семь поэм. М., «Тайдекс Ко», 2001, 112 стр
Юрий Ряшенцев известен прежде всего как лирический поэт, причем делающий ставку на стихи, как это раньше было принято говорить, социально окрашенные.
Так хорошо начинать стихотворную повесть,веря в талант и о краткости не беспокоясь(эту сестренку таланта я видел в гробу!).Только для повести нет ни сюжета, ни навыка.Да и с мгновеньем повязан однажды и накрепко —Ветка и та мне способна напомнить судьбу…
(«Отрицание „бабьего лета“»)
Однако не так давно Ряшенцев представил на читательский суд книгу поэм — «Любовные долги». Открывает ее «Баллада» с весьма экстравагантным сюжетом. Школьник глазеет на полуобнаженных участниц Дня физкультурника. «Почему эти ноги так пышно растут, не кончаясь так долго? В этом мире, скупом на погляд, их не может быть столько — столько смуглых колен из-под шелкового полотна!» «Искушение святого Антония» в условиях пионерского детства может быть истолковано не столько как «аморалка», сколько как инициация, один из первых шагов по лестнице, ведущей во взрослую жизнь.
Тема взросления звучит и в поэме «Кирзовое солнце»: роман с «дворовой примой» Жаной, соперничество мальчишек и их любовные переживания.
…Передо мной уже не сверстник,а горький раненый мужик.Я был — как веник против танка.И вмиг все было решено:я тем был, кто танцует танго,он тем был — про кого оно!
«Царь горы» — пожалуй, лучшая из поэм, самая задушевная и пронзительная. Военное время, эвакуация, тяжелый быт тех лет глазами подростка («взрыв бомбы во дворе, бомбежка эшелона»). В провинциальный тыловой городок съезжаются несколько семей. Мальчик из Москвы влюбляется в девочку из Киева. Романтическая школьная дружба на фоне вьюг, заснеженной улицы с единственным санным путем, очередей у колодца, «жалкого жмыха» на ужин и детских дворовых игр в «царя горы» («войне скончанья нет, но есть преграда — детство»).
Ретроспекции, отроческие воспоминания, юношеские увлечения героев сменяются чередой серьезных, «взрослых» переживаний. Суть их — одна. Везде речь — о свойствах страсти. Что мы можем узнать de rerum amor из этой небольшой, в общем-то, книжки? Интимные потрясения подростка ничем не отличаются от потрясений взрослого. Якорь прошлого чувства может тянуться за человеком всю жизнь. Век женской красоты пугающе краток.
У глагола «хотеть» есть три однокоренных существительных — хотение, прихоть и похоть. Эти корни тянутся через всю книгу, как линейки нотоносца, на котором и разыгрываются партии отношений героев. Страсть — отказ, страсть — разлука, страсть — томление… Всегда побеждает страсть. И только исход партии «страсть — старость» предрешен в пользу последней. Время добивается реванша и у любви, и у красоты — одерживает победу надо всем.
Итак, сюжеты почти всех поэм сводятся к романам: отроческим («Кирзовое солнце», «Царь горы»), курортным («Белый танец»), служебным («Генеральша», «Пятый павильон»), туристическим («Гора Медовая»). И только в «Случайной встрече» нет ни развития, ни развязки. Есть лишь одна точка — куст между двух дорог, по которым ведут женский и мужской отряды заключенных.
Излюбленная схема автора, по сути, проста: он и она любят друг друга, жизнь разводит героев в разные стороны, годы спустя они снова встречаются, на мгновение вспыхивает былое чувство — и все. И больше ничего. Он и она уже не те, и возраст не тот, — когда герой видит свою бывшую возлюбленную постаревшей и утратившей прежнюю привлекательность — все проходит. Наступает освобождение:
Она меня чуть-чуть и молча проводила.И адресов не брать в нас трезвости хватило.И я пошел один, спокойный и ничей,в безлюдной полумгле каштановых свечей.
И еще. Под занавес Ряшенцев непременно разрушает образ Прекрасной Дамы. Если в начале поэм героини предстают ослепительными, цветущими и счастливыми, то к финалу картина меняется. В конце произведения автор еще раз выводит их на подиум — мы видим Жану, согрешившую на глазах у героя с «седоватым пижоном» прямо в подъезде, состарившуюся Леду, раздавшуюся после родов Шурочку, разочаровавшуюся в жизни подругу Сценариста. Былые красавицы превращаются в беззубых старух, и это повергает героя в состояние ужаса:
Вот откинется марля. И выйдет оттуда старуха.И не хватит у жалкой душонки ни власти, ни духаИзменить выражение глаз, спрятать ужас тоскиОт бездушной виктории тлена над прелестью жизни,От ничтожества плоти в наглядной ее дешевизне…
Страх, испытываемый перед старением тела, угасанием красоты, становится лейтмотивом.
«Любовные долги» — название весьма точное. Жизнь задолжала героям любовь, и — по цепочке — молодость, красоту, свободу.
Мотив везде один — разочарование. Все могло бы сложиться совсем иначе, если бы… Пауза, взятая вместе с многоточием, длится долгие годы. В конце концов герой возвращается к прошлому, ищет встречи с ним, находит ее — но в одну и ту же реку дважды не войти. Panta rhei. В любовных делах время — ненадежный процентщик.
И веки набрякли. И шея не та. И главное, смотрит, как будто ей стыдноза скаредность Бога,чей жесткий лимит на женскую свежесть исчерпан, истрачен.
Дважды повторяется: она, конечно, постарела — ну, да я без очков. Это обстоятельство словно бы слегка уравнивает положение героев, но повода для оптимизма не прибавляет.
На протяжении поэм беспрестанно меняются ритмические рисунки — семь погод, семь пятниц на неделе. Можно сказать, что чередование размеров в крупных стихотворных формах — фирменный знак этой книги: своего рода война, объявленная инерции, «нет» накатанной колее.
Уже в открывающей книгу «Балладе» использован провокационный графический прием — строки разбиты так, что рифмы образуют как бы внутреннюю диагональ:
Просверк женского тела нагого был смерчем, метелью,самумом! Август шел. Теребя серебро, я гляделтолстосумом. Дело было в метро. Среди дня. Подъез —жая к «Охотному ряду», я форсил — я в жиганстверазгульном являл себя миру и граду.
И это при том, что в лирических стихах и песнях Ряшенцев часто стремился к ритмике чеканной, даже жесткой:
Когда оглушила моя рукав будильнике жившую мразь,то им оказалась недороганетленная наша связь.
(«Сон на берегу»)
Повествование «Любовных долгов» разворачивается на фоне целого собрания примет, следов, символов хроноса. В книге точно передана атмосфера московских переулков и двориков, провинциальных городишек и приморских курортов. Да, Ряшенцев — заядлый «коллекционер времени». Он по крупицам собирает лом минувшей эпохи, реставрирует ее великую ржавчину. «Мяч, корябающий лица шнуровкой», проходные дворы, звуки радиолы, выставленной на подоконник, доносящееся танго, Армстронг, московский коммунальный быт, статья УК — «тунеядство», керосиновые лампы, вуалетки, лимонник на окошке, настенные поделки из папье-маше и картона, аккордеонист на танцплощадке в военном санатории, «деревянный пол верандочки крутой», слоу-фокс из рупора…
Добротный стих, интригующая проблематика, удачно созданная атмосфера — это и держит читателя до последней строфы.
Евгения СВИТНЕВА.
Записки аутсайдера
П. П. Перцов. Литературные воспоминания. 1890–1902 гг. [Вступительная статья, составление, подготовка текста и комментарии А. В. Лаврова]. М., «Новое литературное обозрение», 2002, 496 стр
Петр Перцов прожил жизнь долгую и странную. Живи он в наше время, его, наверное, назвали бы аутсайдером. Он и был аутсайдером — последовательным, можно сказать, принципиальным и вместе с тем как бы невольным. В его аутсайдерстве не было и тени позерства. Меньше всего напоминает он традиционный образ литературного маргинала, отщепенца, «прбоклятого». Путь Перцова как бы сам собой сложился таким образом, что, побывав гостем нескольких станов, он везде занимал позицию особую и, этой особостью дорожа прежде всего, всегда находился не в центре, а где-то сбоку, на периферии.
Совсем молодым человеком оказавшись сотрудником народнического «Русского богатства», Перцов вместо ожидавшейся от него популяризации идей Михайловского и компании попытался донести до читателей журнала мысль о самоценности искусства. После отлучения от журнала он уехал на родину, в Казань, и там, по его собственному выражению, «отвел себе душу за весь великий пост „Русского богатства“», внушая «казанскому обывателю уважение к поэтическому творчеству и его независимости от злободневных потребностей».
