– Да, тогда я была молодой и озлобленной. Сейчас книга кажется мне чисто развлекательной. Теперь я смеюсь над тем, что тогда воспринимала всерьез.
– Я не настолько в курсе, хоть и читала ее, – Жанетт ставит книгу Соланас на место, – тоже будучи молодой, думаю, еще совсем зеленой. Что ты находишь в ней развлекательным?
– Она радикальная, а в радикальном всегда есть что-то забавное. Книга проникнута ненавистью к мужчинам, причем настолько последовательно, когда речь идет об их плохих сторонах, что мужчина как таковой предстает просто смехотворным существом, и я не могу удержаться от смеха. В первый раз я прочла ее, когда мне было десять, а тогда я все принимала за чистую монету. Буквально все. Теперь меня веселят детали и созданный образ в целом, что куда лучше.
– Ты говоришь, тебе было десять? – уточняет Жанетт, допивая вино. – Меня в аналогичном возрасте мой папаша-романтик заставлял читать “Властелина колец”. Что тебе досталось за воспитание, если ты читала такие книги почти ребенком?
– Вообще-то я читала это по собственной инициативе.
София стоит молча и глубоко дышит.
Жанетт, видя, что София сильно взволнована, спрашивает, в чем дело.
– Эта книга, которую ты держала в руках, когда я вошла, – отвечает София. – Она произвела на меня сильное впечатление. – Ты имеешь в виду эту? – Жанетт достает книгу о мальчике-солдате и смотрит на обложку. На ней мальчик с ружьем наперевес.
– Именно. Самуэль Баи был мальчиком-солдатом в Сьерра-Леоне. У написавшего книгу очень похожее имя. Ишмаэль Бих. Меня просили проверить в книге факты, но я, к сожалению, струсила.
Жанетт пробегает глазами текст на обороте обложки. – Прочти вслух, – просит София. – Подчеркнутое на странице двести семьдесят шесть.
Жанетт открывает книгу и читает.
– Как-то раз один охотник отправился в джунгли, чтобы подстрелить обезьяну. Подойдя достаточно близко, он укрылся за деревом, поднял ружье и прицелился. Как раз когда он собирался нажать на курок, обезьяна проговорила: “Если ты убьешь меня, умрет твоя мать, а если ты не станешь стрелять, умрет твой отец”. Обезьяна уселась поудобнее, смакуя еду и удовлетворенно почесываясь. Что бы ты сделал на месте охотника?
Жанетт переводит взгляд на Софию и откладывает книгу в сторону.
– Я бы не стала стрелять, – произносит София.
Грисслинге
София Цеттерлунд едет на метро до Гулльмарсплан, где она еще накануне припарковала машину, поскольку не хочет, чтобы ее зафиксировали камеры, которые в будние дни – между половиной седьмого утра и половиной седьмого вечера – ведут наблюдение за въезжающими в центральную часть Стокгольма и выезжающими оттуда.
Лес пригорода Ошта окрашивает вид с моста в темно-зеленые оттенки. Внизу, возле пристани для яхт, царит лихорадочная активность, а в уличном кафе около старой мельницы уже нет свободных мест.
После нескольких месяцев отсутствия аппетита София уже не в силах различать виды боли. Физическое недомогание, из-за которого ее по нескольку раз в день тошнит, слилось с психической болью. Тесные туфли натирают ноги. Все, что причиняет боль, объединилось в единое целое, а внутренняя тьма еще больше сгустилась.
Ей становилось все труднее ценить вещи, которые она раньше находила интересными, а вещи, прежде нравившиеся, вдруг начали действовать ей на нервы.
Сколько бы она ни мылась, ей все время кажется, будто от нее пахнет потом и что ноги начинают вонять всего через час после того, как она приняла душ. Она пристально всматривается в свое окружение в поисках признаков того, что другие замечают запахи ее тела. Ничего не обнаружив, она предполагает, что запахи не дают покоя только ей самой.
Таблетки пароксетина закончились, а у нее нет сил, чтобы связаться с кем-нибудь и обзавестись новыми.
Она больше не в силах даже пользоваться магнитофоном.
После каждого сеанса у психотерапевта она оказывалась совершенно изможденной, и чтобы снова прийти в себя, ей иногда требовалось несколько часов.
Поначалу казалось приятным, что тебя кто-то выслушивает, но под конец говорить было уже нечего.
Никакого анализа ей не требуется. Это время миновало. Ей нужно действие.
София достает ключи от машины, открывает дверцу и садится на водительское место. Она нехотя берется за рычаг коробки передач, чтобы включить нейтральную скорость. Ей не по себе, начинает кружиться голова. Накатывают отчетливые воспоминания о рулоне туалетной бумаги возле рычага коробки передач и Его дыхании. Ей было десять, когда Он сворачивал с шоссе на подъезде к Блосте по пути в Дала-Флуда.
Она ощущает ладонью холодную кожу рычага коробки передач. Рифленая поверхность щекочет ей линию жизни, и она крепко сжимает рукоятку.
Она решилась.
Не осталось никаких колебаний.
Никаких сомнений.
Она решительно включает первую скорость, резко срывается с места и едет по Хаммарбювэген в направлении шоссе Вермдёледен. Когда она проезжает Урминге, начинает моросить дождь.
Воздух влажно-холодный, и каждый вздох дается с трудом.
Ей опять тяжело дышать…
С ожиданием покончено, думает она и направляет машину в сумерки.
Уличное освещение указывает ей путь.
В машине постепенно становится теплее, но Софию все равно до мозга костей пронизывает леденящий холод, тепло лишь покрывает ее потной пленкой, не проникая внутрь.
Не достигая леденяще-отчетливой убежденности.
Ничто не может ее смягчить. Она подобна острию ножа.
Через четверть часа она доезжает до супермаркета “Виллис” в Густавсберге[82], сворачивает с шоссе и ставит машину на парковке для покупателей. Тут память чиста – в те времена здесь ничего не было. У нее кружится голова от сознания, что какие-то вещи могут так радикально меняться всего в паре сотен метров оттуда, где время не двигается с места. Где не двигалась с места ее жизнь.
Раньше здесь была роща, где, как утверждалось, встречались нехорошие дядьки и алкаши. Впрочем, от чужих она видела лишь добро. Настоящий вред ей могли причинять только самые близкие.
Лес был местом безопасным.
Она помнит поляну возле хутора. Ту, что так и не смогла потом снова отыскать. Сверкание солнца в листве, оттенки белого мха, уничтожавшего все жесткое и острое.
На заднем сиденье у нее лежит спортивная куртка, которая ей слишком велика. Она озирается, нацепляет куртку и запирает машину. Она заранее решила, что последний отрезок пройдет пешком.
Этот отрезок требует мобилизации.
Требует обдумывания, а обдумывание может породить прощение, но путь от Гулльмарсплан до Вермдё лишь укрепил решимость Софии Цеттерлунд, и она не намерена одумываться. Она отбрасывает любые мысли о примирении.
Он сделал свой выбор.
Теперь пришла ее очередь действовать.
Каждый камень мостовой обрамлен воспоминаниями, и все, что она видит, напоминает ей о жизни, от которой она сбежала.
София знает: то, что она собирается сделать, бесповоротно. Все должно решиться сейчас. Никакого потом не существует.
Она достигла точки, в которой начатое Им движение должно прекратиться. Альтернативы никогда не существовало.
Что посеешь, то и пожнешь, думает она.
Натянув капюшон, она направляется по Шергордс вэген в сторону Грисслинге и, проходя мимо пляжа, видит вытащенные на берег в преддверии зимы лодки.
Ей вспоминается, как она сама лежала в лодке в Дала-Флуда в то лето, когда познакомилась с Мартином.
Мимо проезжает автобус из города, ей видно, как он останавливается на остановке метрах в пятидесяти впереди нее. Она сворачивает налево, поднимается на горку и возле пиццерии снова берет влево.
Поскольку ей нужно остаться незамеченной, она быстро устремляется к подъездной дороге. Слышит, как ее преследует постукивание деревянных башмаков из детства, их звук эхом отдается между домами.
Она думает о том, как много раз бегала туда-сюда по этой улице в период, которому положено было быть беззаботным.
Ребенок, которым она когда-то была, стремится помешать ей выполнить задуманное. Не хочет исчезать.
Но ребенка необходимо стереть из памяти.
Родительский дом представляет собой трехэтажную виллу в стиле модерн. Сейчас он кажется меньше, чем прежде, но все так же угрожающе устремлен в небо. Дом смотрит на нее своими занавешенными окнами, а вдоль стекол ползут ухоженные цветы, словно бы мечтающие оттуда выбраться.
Возле виллы стоит белая “вольво” – они явно дома.
Слева от себя она видит рябину, посаженную родителями в день, когда она родилась. С последнего раза дерево подросло. В семилетнем возрасте она пыталась его сжечь, но дерево гореть не пожелало.
Высокий забор, построенный отцом с целью максимально скрыть происходящее на участке от соседей, становится ей идеальной защитой, и она тихонько проскальзывает вдоль стены дома, поднимается на террасу и заглядывает в маленькое подвальное окошко.
