повезут; шофёр говорил — в Лукинках бензин будут брать. Полицаи поедут и солдаты. А там на одном грузовике… — Васёк нерешительно взглянул на Матвеича.
— Давай, давай дальше! — кивнул тот.
— На одном грузовике пулемёты стоят.
— Добре! А когда повезут? Не слыхал?
— Нет. Скоро, потому что уже совсем нагрузили.
Матвеич заложил назад руки, большими шагами заходил по комнате, бормоча что-то про себя и загибая на руке пальцы.
Когда Васёк уходил, Матвеич дал ему толстый пакет:
— Спрячь хорошенько. Пойдёшь в Макаровку. К Миронихе. Баба Ивга скажет, куда. Сам пойдёшь. Толкового товарища возьми. Да гляди в оба: не попадитесь — далеко это. Я там давно не был, не знаю… может, фашисты в селе стоят, — так осторожненько!
Васёк шёл недоумевающий, но успокоенный доверием Матвеича. По дороге он думал о Степане Ильиче:
«Тут какая-то тайна. Матвеич умный, он всё знает, только не говорит. А как может он сказать, если ребятам этого знать нельзя! Может, Матвеич сам следит за дядей Степаном, но не хочет, чтобы мы знали… Ну, и пускай! Нельзя так нельзя. Наше дело — слушаться. Как Матвеич сказал, так я и передам, и рассуждать об этом не надо больше и думать не надо».
Но думалось как-то невольно.
Васёк вспомнил разговор с Николаем Григорьевичем и вдруг остановился, поражённый внезапной мыслью: «А если всё это неправда? Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы всё узнавать у фашистов?»
Перед глазами Васька встало тёмное, полное глубокой душевной тоски лицо Степана Ильича.
— Пусть это будет неправда, дядя Степан, пусть это будет неправда! — прижимая к груди руки, прошептал Васёк.
Дома он строго сказал ребятам:
— Не велел Матвеич следить. И уходить не велел.
— Что ж это? — растерялся Одинцов. — Что ж это, Васёк? Ведь мы — пионеры!
— А для пионеров есть пионерская дисциплина! — обрезал его Васёк.
О поручении, данном ему Матвеичем, он сообщил только то, что уходит далеко и не знает, когда вернётся. Ребята огорчились, но спрашивать не стали.
— А вы тут не зевайте! Пусть на пасеку за меня Мазин сходит, если надо будет.
С собой он решил взять Одинцова.
С вечера баба Ивга уложила им в мешок еду, рассказала дорогу:
— Может, с людьми подъедете где… А то тропинкой пройдёте напрямки. Далеко это… от Жуковки в сторону. Торбы я вам сошью; в случае чего, сохрани бог, скажете: сироты, побираемся…
Глава 39
ВИДЕНЬЕ
Мальчики вышли на рассвете. На длинной деревенской улице маячили фигуры полицаев. За хатой конюха Леонтия скользнула тень Петро. Васёк забеспокоился:
— Чего это он там высматривает?.. Надо бы предупредить… Подожди меня.
У конюха стояли фашистские солдаты. Сам конюх с семьёй ютился рядом в каморе. Васёк осторожно перелез через плетень и стукнул в закрытое окошко каморы. Дверь приоткрылась, выглянула жена Леонтия.
— За вашей хатой Петро ходит! — шепнул ей Васёк.
Леонтьиха испуганно захлопнула дверь.
Мальчики пошли дальше. За селом на выгоне стояли машины, нагруженные продовольствием. Две из них были уже доверху заложены ящиками и мешками. Гитлеровские солдаты прикрывали их серым тугим брезентом. Третью машину нагружали полицаи. Вдоль забора ходил часовой. Мальчики незаметно прошмыгнули мимо, в молодой лесок позади выгона. Пройдя несколько шагов, они остановились, удивлённые неожиданной встречей.
Под орешником сидел Мазин с каким-то незнакомым человеком. Человек этот был босой, с завязанными тряпкой пальцами; одежда мешком висела на его худых плечах, широкие украинские штаны были подвязаны ремешком. Он о чём-то рассказывал Мазину, опираясь локтем о землю, поднимая вверх густые выцветшие брови и морща лоб. Рядом на траве лежала горка вырезанных из орешника дудочек. Одна из них, с зелёной резьбой, видимо принадлежала уже Мазину. Он вертел её, прикладывал к губам, но свистнуть не решался.
— Да-а… Гитлеровец на работу не прыток. За него лакеи работают. Ишь, грузят, стараются… — щуря светлые глаза, говорил незнакомец. — Вот этот полицай, мальчишечка, и называется изменник родины. Самый худший вид человека! И даже человеческого в нём ничего не осталось — потому как, если правильно разобраться, из чего состоит человек? Какие такие качества он в себе имеет? — Он склонил голову набок, растопырил на руке пальцы. — Первое — любовь к родине! Гляди, какой палец я загибаю… — Он загнул большой палец. — Второе…
— Мазин! — окликнул товарища Васёк.
Мазин оглянулся, вскочил:
— Я сейчас, дядя…
— Ты с кем это? — спросил Васёк.
Мазин отвёл его в сторону:
— Я этого дяденьку тут и вчера видел. Он тоже выслеживает кого-то.
— Не тебя ли? Иди домой лучше. Не болтайся тут зря.
— Я не зря болтался. Фашисты ночью продовольствие на Жуковку повезут! — зашептал Мазин.
— Надо бы Матвеичу сказать. Он зачем-то спрашивал, когда повезут. Ты бы сходил, Мазин.
— Я схожу сейчас.
— А мы Петро видели около Леонтьевой хаты! Высматривал, видно, что-то, — сообщил Одинцов.
— Я бы этого Петро убил, как собаку! Это самый худший вид человека! — Мазин вынул из кармана дудочку, повертел её в руках.
— А что это у тебя? — заинтересовался Васёк. Он взял у Мазина дудочку, приложил к губам.
— Осторожно! Свистнет! — испугался Мазин. — Это мне дяденька подарил. У него много. Здорово сделано?
— Ловко! А ты в полную силу свистел?
—
