было беспокоить и обстреливать Альбуэру на правом фланге, с раннего утра заняло позицию у ручья и открыло разрушительный огонь по деревне и самим англичанам. Дивизии Жирара и Газана, формировавшие силу в восемь тысяч пехотинцев, также рано вступили в бой, выдвинулись плотными колоннами и перешли ручей, который не был для них преградой, в то время как кавалерия Латур-Мобура, производя окружное движение на их левом фланге, угрожала правому флангу неприятеля. К несчастью, некоторый недостаток связности в движениях в отсутствие командиров привел к целому часу бездействия на другом берегу ручья и позволил англичанам подвести основные силы к опасному месту.
Наконец, когда был дан сигнал к атаке, дивизия Жирара быстро взобралась на холмы, сопровождаемая дивизией Газана, которая, вместо того чтобы двигаться чуть позади, слишком плотно прижалась к дивизии Жирара. Взойдя на высоту, дивизия Жирара тотчас столкнулась с неприятелем, взошедшим на высоту одновременно с ней, и подверглась столь смертоносному обстрелу, что в 40-м линейном на ее крайнем левом фланге полегли триста человек вместе с тремя командирами батальонов. Продолжая, тем не менее, выдвигаться, доблестная дивизия опрокинула первую линию испанцев и англичан. Мощная атака кавалерии на левом фланге французской пехоты довершила разгром первой линии. Французы собрали тысячу пленных и множество знамен.
Но в ту же минуту маршал Бересфорд передвинул на свой правый фланг остатки дивизии Стюарта и всю дивизию Коула. Часть этих войск выдвигалась развернутой линией, тогда как другая часть поворачивалась, дабы захватить противника с фланга. Дивизию Жирара встретил плотный прицельный огонь, и в считанные минуты погибли и получили ранения почти все офицеры. Чтобы ответить на огонь, нужно было развернуться в линию, но чрезмерное сближение лишало французские дивизии возможности маневрировать, и они отступили, чтобы уйти из-под обстрела. Появился генерал Газан, а с ним и маршал Сульт, и они оба пытались воссоединить войска, но было слишком поздно, пришлось отойти обратно за ручей. К счастью, кавалерия Латур-Мобура, развернувшись самым угрожающим образом на правом фланге англичан, резко остановила их, а генерал Рюти, искусно расставивший артиллерию на холмах, расположенных напротив холмов, занятых неприятельской армией, накрыл ее снарядами. Неприятель долго и хладнокровно выносил обстрел, не решаясь преследовать неприятеля.
Союзники потеряли от французских ядер почти столько же людей, сколько французы потеряли от их ружейного огня. В этом единственном, но кровопролитном столкновении англичане и испанцы потеряли около 3 тысяч человек, а французы примерно 4 тысячи.
Лишившись четырех тысяч человек из семнадцати, Сульт не мог и мечтать вновь помериться с англичанами силой. Он подобрал раненых и занял позицию в некотором отдалении, чтобы для гарнизона Бадахоса оставалась надежда.
Таково было положение дел в Испании в мае 1811 года. После покорения пограничных крепостей, броска к Лиссабону и шестимесячного стояния перед линиями Торриш-Ведраша маршал Массена был вынужден уйти из Португалии, а затем, чтобы помешать захвату двух крепостей, ставших единственным трофеем кампании, дал кровопролитное сражение в Фуэнтес-де-Оньоро, остановившее англичан. Его армия, составлявшая 55 тысяч человек вместо обещанных 70 тысяч, к окончанию кампании сократилась до 30 тысяч измученных и раздраженных солдат и требовала полной реорганизации.
На юге Испании маршал Сульт вторгся в Андалусию, почти без единого выстрела заняв Кордову, Гренаду и Севилью, но пятнадцать месяцев не мог взять Кадис. Он захватил Бадахос в Эстремадуре, но, как и Массена, был вынужден дать кровопролитный бой ради спасения этого единственного завоевания, которое неприятель мог отнять у него на глазах. Вследствие непрерывных маршей и нестерпимой жары у него осталось не более 36 тысяч человек (из 80 тысяч), столь же измученных, как и Португальская армия, но пребывавших в лучшем состоянии, потому что они воевали в богатых краях, где терпели меньше лишений, и получали меньше дурных примеров со стороны командиров.
Немногочисленная Центральная армия под началом Жозефа не совершила ничего значительного. Ее хватало лишь на то, чтобы поддерживать сообщение с Андалусией, разгонять у Гвадалахары отряды Эмпесинадо и сохранять спокойствие в Толедо. Армии Севера продолжали докучать герильясы обеих Кастилий. Только Арагон, где долгое сопротивление Сарагосы, казалось, исчерпало ненависть обитателей, а благоразумие генерала Сюше завоевало души, утомленные великим поражением, являл видимость повиновения, порядка и покоя. Этот генерал, имея дело не с англичанами, а с испанцами, в такого рода войне, какую они, по правде говоря, умели вести лучше всего, то есть в войне осад, завоевывал страну шаг за шагом и, завладев Леридой, Мекиненсой и Тортосой, готовился осадить Таррагону, самую трудную для захвата испанскую крепость; но поскольку он принял все необходимые меры, были основания рассчитывать на успех.
Печальную картину военных событий следует дополнить другой, не менее печальной картиной положения мадридского двора. Жозеф заперся в столице и, имея власть лишь над армией Центра, состоявшей из десятка тысяч солдат, терпел более чем легкомысленное отношение армейских командиров, особенно со стороны Сульта, которого он обвинял в самой черной неблагодарности. Жозеф был ввергнут в род нужды за отсутствием финансов и не имел утешения даже в том, чтобы радовать своих фаворитов, ибо ему больше нечего было им дать. Удрученный донесениями посланных им в Париж министров, он даже в Мадриде слышал отзвуки насмешек брата, слишком сурового к его слабостям и совершенно не учитывавшего его достоинств. Предаваясь мрачному отчаянию, Жозеф думал порой об отречении по примеру Луи, но, переходя от отвращения к такому царствованию к страху его лишиться, просил лишь позволить ему приехать в Париж, под предлогом родов императрицы. Наполеон, будучи непреклонным деспотом, но любящим братом, дал свое согласие и предназначил Жозефу почетную роль крестного отца наследника Империи, которого ожидал в ту минуту с всецелым доверием к судьбе. Жозеф отбыл из Мадрида в апреле с тяжелым сердцем, будто это неприятель навсегда изгонял его из столицы.
Таково было состояние дела Наполеона в Испании в мае 1811 года. Стоило труда потрясать Европу, чтобы властвовать над ней рабскими и неверными руками братьев!
Если великий европейский вопрос, который в высшей степени неблагоразумно было переносить в Испанию, не решился в 1810–1811 годах, несмотря на огромные средства, следует винить в этом не гений, а политику Наполеона, породившую военные ошибки его военачальников и его собственные. Не найдя решения в Испании, он захотел искать его на Севере (что станет предметом наших рассказов в следующих главах), и мы увидим, какое решение он нашел.
К ошибкам гений зачастую добавляет нежелание их признать и стремление переложить на других, и Наполеон в конце концов разгневался на Массена и отозвал его из армии, подвергнув опале старого товарища по оружию, оказавшего ему столько услуг.
Старый воин вернулся во Францию с сокрушенным сердцем, чувствуя, как померкла
