размахе напрочь забывали о благоразумии, выходя за пределы не только насущных нужд, но и платежных средств. Промышленность производила гораздо больше того, чем могла продать, биржевые игроки закупали сырья больше, чем могла использовать промышленность, и, как следствие, взвинчивали на него цены. Для оплаты всех этих безрассудных сделок создавались искусственные кредитные средства. Парижский торговый дом, торговавший строительным лесом и колониальными товарами, брал до 1,5 миллионов франков в месяц в кредит у Амстердамского торгового дома; тот, в свою очередь, получал кредиты у других кредиторов, которые покрывали свои расходы, беря кредиты у Парижа и создавая таким образом фиктивные ресурсы, так называемые оборотные векселя.
Новоявленные богачи спешили выставлять напоказ стремительно обретенные состояния и скупали дома и замки старой знати – унаследованное государством национальное имущество. Их покупали уже не за ассигнации, за бесценок, как прежде, а за огромные «живые» деньги. Прекраснейшие дома в Париже становились собственностью не только честных фабрикантов, но и спекулянтов, обогатившихся куда менее достойным способом.
Зародившись несколькими годами ранее, волна спекуляций, внезапных обогащений и непомерных состояний пошла на спад в 1809 году вследствие Австрийской войны, вновь поднялась с заключением Венского мира и безудержно нарастала в течение всего 1810 года, приведя в начале 1811 года к катастрофе, неизбежно следующей за промышленным и торговым расточительством такого рода.
В то время как торговля держалась уже только взаимными фиктивными кредитами, одна из последних сделок по продаже американского груза, производимая в Антверпене от имени правительства, привлекла множество покупателей. Речь шла о покупке и оплате товара на 60 миллионов. Наполеон, заметив нарастающую стесненность в средствах, предоставил отсрочку платежам; но ее успели заметить все, а большего и не требовалось, чтобы породить недоверие. В то же самое время начали разоряться или добровольно уходить от дел крупные дома Бремена, Гамбурга и Любека, более или менее законно торговавшие колониальными товарами и испытывавшие поначалу стеснение из-за континентальной блокады, а вскоре совершенно парализованные из-за присоединения их страны к Франции. Такое стечение обстоятельств вызвало, наконец, кризис. Сигнал к банкротствам подал один из крупных домов Любека. Печальному сигналу последовал один из старейших и уважаемых домов Амстердама, прельстившийся большими комиссионными и предоставивший кредит дерзким парижским негоциантам. Тотчас обнажилась вся искусственность существования парижских торговых домов, живших ресурсами, которые они задолжали этому Голландскому торговому дому.
Первыми попали под удар компании, которые спекулировали сахаром, кофе, хлопком и строительным лесом. За ними последовали те, кто не спекулировал сырьем, а прял, ткал и набивал хлопковые ткани сверх нужд потребления и жил кредитами, предоставляемыми разными банками. Получив отказ в кредитах, компании не выдержали. Руан, Лиль, Сен-Кантен, Мюлуз словно подверглись удару разрушительной стихии. После хлопковой промышленности настала очередь сукноделов: по ним нанесло удар прекращение торговли с Россией. Сахарозаводчиков, спекулировавших сахаром, и производителей кожаных изделий, спекулировавших ввозимой по лицензиям кожей, поразил такой же тяжелый удар, как всех остальных. Наконец, производители шелковых тканей, которые производили много, но соблюдали меру, потому что имели большой опыт и не прельщались новизной и сверхприбылями, получили ощутимый удар из-за последних торговых регламентов России и разорения гамбургских торговых домов, занимавшихся, за отсутствием американцев, вывозом лионской продукции. Ограничение кредитов в соединении с внезапным сужением рынка вызвало остановку производства и в Лионе.
Вскоре без работы остались рабочие Бретани, Нормандии, Пикардии, Фландрии, Лиона, Фореза, Конта-Венессена и Лангедока. В Лионе из 14 тысяч станков простаивала половина. По меньшей мере три четверти рабочих рук оставались праздными с середины зимы и всю весну в Руане, Сен-Кантене, Лилле, Реймсе и Амьене. Наполеон, весьма удрученный всеми этими банкротствами, а более всего народными страданиями, хотел исправить положение любой ценой, опасаясь, что возникнет мрачное впечатление в минуту празднеств, которые он готовил в честь рождения сына. Он проводил одно совещание за другим и слишком поздно начал понимать, что бывают бури, против которых бессильны гений и воля человека, как бы велики они ни были.
В результате частых советов с министрами внутренних дел и финансов, генеральным директором таможен и многими знающими и образованными фабрикантами и банкирами Наполеон придумал средство, оказавшее некоторое благотворное воздействие. Он решил произвести, при соблюдении строгой секретности, за свой счет, но по видимости от лица крупных банковских домов, закупки в Руане, Сен-Кантене и Лилле, чтобы заставить предположить, будто продажи возобновляются естественным образом. Амьенским производителям шерстяных тканей он тайно предоставил суммы, равные заработной плате их рабочих, а в Лионе заказал шелковых тканей для императорских резиденций на несколько миллионов. Такие вспомоществования не означали, конечно, действительного возрождения дел; но они не остались без последствий, особенно в Руане, где анонимные закупки приняли вид подлинных и заставили поверить в возрождение торговли. Во всяком случае, они облегчили положение и позволили дождаться действительного возрождения промышленности.
Но более всего позаботился Наполеон о Париже, чьи живые, воодушевленные и патриотичные жители выказывали бо́льшую чувствительность к славе правления и куда на крестины короля Римского прибывали многие государи. Наполеон уже знал, что Париж отлично справляется с производством различного снаряжения для армейских нужд, и тотчас заказал огромное количество фургонов, артиллерийских повозок, упряжи, обмундирования, белья, обуви и снаряжения из кожи. В то же время он раньше обычного приказал приступить к ежегодным работам по строительству великих памятников эпохи.
Впрочем, положение Франции, при всей его стесненности, выгодно отличалось от положения Англии. Время должно было исправить эти затруднения, устранив переизбыток товаров и приведя американцев, уже готовых сменить на французских рынках гамбуржцев и русских и ввозить во Францию хлопок и краски, столь необходимые промышленности. Положение англичан, при продолжении блокады и при отсутствии союзника на континенте, должно было, напротив, вскоре сделаться нестерпимым.
К упомянутым причинам скрытого недовольства – воинскому призыву и торговому кризису – прибавлялась и третья – усилившаяся религиозная смута. Мы уже рассказывали, что дело дошло до содержания папы под стражей в Савоне. Наполеон послал к нему кардиналов Спину и Каселли, чтобы путем доброжелательных переговоров добиться от него канонического утверждения назначенных епископов, а также прощупать его позицию в связи с урегулированием всех спорных вопросов Империи с Папством. Наполеон по-прежнему хотел, чтобы Пий VII признал упразднение светской власти Святого престола, присоединение Рима, установление зависимости Папства от новой Империи с местопребыванием папы в Париже или Авиньоне в великолепных дворцах, с содержанием в два миллиона франков и множеством иных выгод. Пий VII поначалу встретил обоих кардиналов холодно, затем смягчился, не стал категорически отказываться от канонического утверждения назначенных епископов, но и не выказал склонности совершить его в ближайшее время, дабы сохранить действенное средство принудить Наполеона заняться делами Церкви. Казалось, он твердо решил не принимать
