— В вашем распоряжении неделя. Съезд открывается двадцать шестого января. Основательно подготовьтесь. Пропуск получите на Старой площади.
Потом он еще долго продолжал говорить в том же духе о значении съезда, загораясь и распаляясь от собственных фраз, не давая Андрею открыть рта.
— Я всецело сознаю…— наконец удалось вклиниться в поток его слов Андрею, но главный не дал ему закончить:
— Все, что я здесь вам говорил,— это мысли товарища Сталина. Он определил, что этот съезд должен быть съездом победителей. Запомните это!
— Запомню, обязательно запомню! — со всей искренностью заверил его Андрей.
— Признаться, я долго колебался, прежде чем остановиться на вашей кандидатуре. Но решил рискнуть, учитывая ваш довольно продолжительный опыт работы в отделе партийной жизни и конечно же ваши выступления на страницах газеты. Открою вам один секрет. Недавно я был приглашен к товарищу Сталину.— Главный победоносно и ликующе посмотрел на Андрея.— Так вот, он обратил внимание на вашу статью, в которой вы громили двурушников, и особенно небезызвестного Бухарина. Она ему пришлась по душе. Только не вздумайте зазнаваться! — тоном приказа, почти угрожающе воскликнул он.— Кстати, нам не нравятся ваши семейные неурядицы. Это недостойно истинного большевика! Сразу же после съезда извольте и на семейном фронте навести большевистский порядок.
Мехлис устало опустился в кресло и снова отхлебнул чаю.
— Итак, желаю успеха.— Он, не вставая, протянул длинную руку Андрею прямо через стол. Андрею пришлось согнуться в поклоне, чтобы пожать его потную ладонь.
Он был уже в дверях, когда услышал посланное ему вдогонку:
— Это экзамен! Высший экзамен! Не сдадите — пеняйте на себя!
Все оставшиеся дни до открытия съезда Андрей жил с двойным, трудно соединимым чувством: он очень гордился тем, что ему выпало такое ответственное задание и что его заметил сам товарищ Сталин, которого он сможет увидеть на съезде совсем вблизи от себя, и, главное, не портретного, а живого; в то же время он не находил себе места, не имея возможности немедля, не теряя ни единой секунды, найти Ларису и не уезжать от нее до тех пор, пока она не согласится вернуться домой, в Москву.
В Кремль, пройдя многочисленные посты охраны, с подозрительной въедливостью проверявшие его документы и, казалось, видевшие в них даже то, чего простой смертный не может увидеть, Андрей пришел задолго до открытия съезда, когда еще лишь немногочисленные делегаты проходили через Спасские ворота. Было морозно, дорожки, хотя и были тщательно расчищены от снега и посыпаны песком, все же оставались скользкими, и, уже подходя ко входу в Большой Кремлевский Дворец, Андрей, поскользнувшись, с трудом удержался на ногах и порадовался тому, что не грохнулся. «Хорошенькое было бы начало твоей работы,— испуганно подумал он, начиная верить в дурные приметы.— Да и посмешил бы товарищей делегатов, скоморох несчастный!» Он с неприязнью взглянул на большие стаи бесстыдно каркающих ворон, метавшихся в стылом небе и своим карканьем как бы снижавших торжественность момента.
В самом дворце Андрей ощутил давно не испытываемую им атмосферу какого-то необычного торжества, в котором чувствовалось ожидание чего-то волшебного, таинственного и радостного. Такое состояние бывает у людей разве что в канун новогодних праздников, когда реальность и мистика неразличимо сливаются воедино и когда человек легко поддается на то, чтобы поверить в чудеса и мифы. Шумное многоголосье звучало и у гардероба, и на ведущей на второй этаж длинной многоступенчатой парадной лестнице, покрытой широкой красной дорожкой, и в холле, из которого несколько высоких дверей вели в Большой Кремлевский дворец. И здесь Андрей, с еще большей силой ощутив предчувствие чего-то великого и необычайно важного, что должно было произойти, едва часы пробьют десять, на какое-то время позабыл о Ларисе, и его тревожные думы о ней, терзающие все его существо, сменились думами о съезде, о новых горизонтах, которые он откроет перед страной. Личное, столкнувшись с общим, не выдержало его натиска и величия и отступило на второй план, скрывшись до поры где-то в глубоких тайниках души.
Делегаты все прибывали, и Андрей влился в их поток, возбуждаясь от их оживленных приветствий, сияющих и порой отдающих лицемерной радостью улыбок, неестественно громких восклицаний. Лица делегатов — и тех, кто уже успел обменяться рукопожатиями со знакомыми и вдосталь наговориться с ними, то удивляясь и радуясь чему-то, то изображая искреннее потрясение от услышанного, и тех, кто молча и деловито, с сознанием своего высокого положения расхаживал по фойе,— были преисполнены той торжественной гордости, которая соответствовала их значимости как избранных, как людей высшего сорта, которым вполне можно было доверить решение исторических задач и от которых зависела судьба партии и страны.
Андрей, как ни вглядывался в разноликую массу делегатов, своими по преимуществу стандартными костюмами мало отличавшихся друг от друга, никак не мог заметить ни одного знакомого лица и потому оставался один, хотя и чувствовал свою причастность ко всем этим избранникам партии. Пусть он не делегат, он тем не менее представитель «Правды», перед которой всегда трепетала партийная номенклатура. Андрей не мог не гордиться тем, что именно от него многое будет зависеть: и то, как он подаст их речи на страницах газеты, и то, как они будут выглядеть в глазах всей советской общественности. И это сознание как бы возвышало его, делало его миссию еще более значительной и необходимой.
И вот наконец громкая трель звонка позвала делегатов в зал. У дверей выстроились длинные очереди: охрана вновь проверяла документы.
Всем своим существом Андрей до озноба ощущал сосредоточенное и взволнованное напряжение зала. Стих разноязычный говор, взгляды делегатов прикованы к сцене, в глубине которой возвышалась во весь рост статуя Ленина, который словно призван был стать молчаливым и в то же время главным свидетелем предстоящего форума.
Странно, но еще тогда, когда ни одна живая душа не появилась в президиуме, тишина неожиданно была взорвана оглушительными аплодисментами: делегаты будто особым чутьем определили тот момент, в который перед ними предстанет сам Сталин. И действительно, не прошло и нескольких секунд, как он появился, и огромное людское море, заполнявшее зал, нервно и вдохновенно всколыхнулось, готовое выплеснуться из берегов. Делегаты, взметнувшись со своих мест в едином порыве, не щадя своих ладоней, устроили ему овацию. Оглушительные, порой истеричные возгласы «ура!», схожие с теми отчаянными, полными фанатизма криками, с какими солдаты бегут в смертельную атаку, захлебываясь обжигающими душу словами, взвихрились под самый потолок, оглушительное эхо перекатывало их над головами делегатов из одного конца зала в другой.
Одетый в простой, защитного цвета френч с большими накладными карманами, в мягких кавказских сапогах с заправленными в них брюками, Сталин неторопливо, даже слегка вразвалочку шел, спускаясь по ступенькам к своему месту в президиуме. Чуть поодаль неровной цепочкой за ним следовали Молотов, Ворошилов, Каганович, Калинин, Киров, Микоян, Хрущев и другие его соратники. Сейчас было особенно заметно, что все они, за исключением разве что Кагановича, были невысокого роста, под стать Сталину.
Все они уселись на свои места, вероятно сообразуясь со своей значимостью в партийной иерархии. И почти сразу же, сверкая стеклами своего неизменного пенсне, к трибуне подошел по-европейски элегантный Молотов. Он был спокоен и невозмутим, каменно неподвижен, будто ему предстояло открывать не исторический съезд, а обычную деловую встречу, на которой совершенно излишни какие-либо эмоции, а все решает голый рассудок.
Речь его была короткой и, как показалось Андрею, суховатой, несмотря на то что Молотов говорил о главном и важном — о том, что годы, прошедшие после предыдущего съезда, были отмечены громадными победами социализма, что под знаменем развернутого наступления социализма партия боролась за выполнение первой пятилетки в четыре года, что в деревне окончательно победил колхозный строй… Это была деловая, почти будничная речь. Как видно, Молотову очень нравилось выражение «под знаменем», он произнес его по разному поводу несколько раз. Андрею пришлось по душе, что Молотов неоднократно в течение своей речи, хоть она и была весьма непродолжительной, упомянул Сталина, награждая его теми возвышенными эпитетами, которые уже входили едва ли не в повседневный лексикон на партийных собраниях, конференциях, в печати и на радио, были начертаны аршинными буквами на кумачовых полотнищах: «вождь и организатор всех наших побед», «верный продолжатель ленинского дела».
Сталин сидел в президиуме совершенно неподвижно, будто вовсе и не слушал, что говорит Молотов, но сдержанно аплодировал вместе со всеми, легонько похлопывая одной ладонью о другую.
