Может их все-таки убивать?.. Так проще. Но с другой стороны, в чем тогда удовольствие? Истинная красота узоров должна проходить через годы, а иначе это простая работа ножом, вульгарное и рядовое кровопускание, не лучше убийства в темной подворотне.
- Граф, - голос императора странно изменился, но поглощенный скорбью о тяжком бремени творческой натуры Шотан этого поначалу не заметил.
- Любезный мой граф… - тихо и как-то печально, с искренней грустью вымолвил правитель. – Вы ничего не поняли?
- Что? – глупо и по-плебейски выдавил Шотан. – Простите?..
Оттовио покачал головой, и капитану не понравилась уверенность, прорезавшаяся в движениях императора. Куда-то исчезла робость юного перед мужем, безоружного перед вооруженным, островного мальчишки перед воином. Так, будто… да, словно по какой-то неведомой причине Оттовио вдруг ощутил превосходство над жандармом, причем такое, что вся мужественность и страшная сила Шотана в глазах юноши больше ничего не стоили.
- Граф, что делает нас дворянами? – все так же негромко спросил Оттовио. – «Люди чести», это звучит достойно и гордо, но что представляет собой та самая «честь», в чем ее суть?
Шотан вздернул подбородок и проклял герцогскую шлюху Биэль. Вот же паскуда, теперь ясно, что за приступ неуместного благородства. Выучили юнца красивым глупостям... Но проклял молча, вслух же отчеканил:
- Доблесть!
- Да?
- Безусловно! – Шотан вскинул голову еще выше, теперь уже не стараясь уравнять рост, граф нависал над Оттовио как осадная башня. – Храбрость на поле боя, вот главное отличие настоящего дворянина от лавочника, купившего титул. Есть люди меча, а есть слуги мантии и чернильницы, им никогда не стать вровень!
- Нет.
Короткое слово прозвучало, как щелчок арбалетной струны и казалось, что мрачное эхо перекатывается, не умолкая,под высоким потолком, который расцветал узором пластин из полированного доломита.
- Нет. Не доблесть, - снова покачал головой император, и Шотан подавил яростное желание сразу отправиться искать маркизу, чтобы вырезать ей сердце, без всяких узоров и тонкой игры бритвенного лезвия на холеной коже.
- Не доблесть, а достоинство.
- Я не вижу разницы!
Уголком сознания Шотан понимал, что его несет, будто галеру без паруса и весел в бурю. Сейчас лучше было бы промолчать, усмирить гордыню как непременно сделали бы Вартенслебен и Курцио – холодные, бездушные, словно морские гады. Но граф чувствовал себя уязвленным до глубины души, едкие слова императора жгли, будто граненый кончик кинжала, проникший в стык доспешных пластин.
- Достоинство, честь, это одно и то же. Доблесть, вот наша высшая добродетель! Нет ничего выше этого.
- Есть, - холодно вымолвил Оттовио с той же мрачной решимостью. – Простолюдин владеет лишь одной жизнью, он приходит в этот мир, чтобы затем покинуть его милостью Господней. Он живет сам в себе, для него бытие начинается с первым вздохом и навсегда заканчивается с последним.
Шотан до хруста сжал зубы, превозмогая желание язвительно спросить, бога или все же богов имел в виду император.
- А дворянин суть звено длинной цепи, которая была до его рождения и продолжится после, - вдохновенно говорил император. - Дворянин это не владелец своего имени, который может им распоряжаться, будто купец оплаченным товаром. Это хранитель, который принимает наследие предков, духовное и вещное, чтобы затем отдать его потомкам. Подлинный человек чести живет и в прошлом, и в будущем одновременно. Это наделяет его привилегиями, но и накладывает обязательства.
Молодой император перевел дух, глубоко вдохнул.
- Граф, деянием, которое недостойно человека, воина и мужа, вы очернили имя славных предков. И бросили несмываемую тень на долгую череду еще не рожденных потомков. Перед правосудием равны все. И как хранитель Империи я обязан покарать вас…
Голос правителя надломился, император ссутулился, опустив плечи. Жандарм никак не мог поверить, что действительно слышит все это, и уши не лгут ему.
- Но я помню, чем обязан вам, - сказал юноша, речь его стала тише, печальнее. - Нельзя попирать закон… тем более в начале царствования… каждое исключение умножает беззаконие… но я все-таки сделаю это.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Оттовио поднял голову, и теперь в его темных глазах осталась только решимость, никаких сомнений и колебаний.
- Корона возместит ущерб, причиненный вами той женщине и ее семье. Но с этого часа и далее вы нежеланный гость при моем дворе.
- Ч-что?.. – глупо и глухо пробормотал Шотан. – Вы действительно?..
- Граф, я отказываю вам в своем обществе. Вы можете появляться в Мильвессе и везде, где пожелаете, но лишь когда там нет меня. Я знаю, кара несоразмерна вашему проступку. Но я не могу заставить себя проявить бОльшую твердость.
- Мой… проступок?.. - Шотан покраснел, затем побагровел, даже несмотря на пудру. У графа, быть может впервые за долгие годы, не оказалось на языке слов.
- Да, здесь более уместно было бы слово «преступление». Но в память о нашей дружбе я предпочту думать о нем как о проступке. Любезный граф, - Оттовио шагнул еще ближе и понизил голос. – Нас видят. Не роняйте свое достоинство. Уходите, как сильный муж… который не нуждается в настоятельном сопровождении.
Несколько мгновений Шотан смотрел на императора расширенными зрачками, в глубине которых плескалась тьма. Бывало – и не раз – что сильнейшие и храбрейшие отступали под этим взглядом, несмотря на верных спутников за спиной, крепкую броню на плечах, острое железо в руках. Но император даже не моргнул, будучи свято уверенным в том, что совершает единственно верное деяние.
Шотан медленно, рывками поднял сжатый кулак, затем резко опустил его и, развернувшись, покинул кабинет, едва ли не высекая искры из камня подковками сапог. Оттовио грустно проводил его взглядом.
* * *
- К сожалению, я не в силах лично спросить с вас за умаление чести моей семьи, - Удолар взмахнул кулаком. Жест мог бы показаться комичным, больно уж несерьезно выглядели старческие пальцы, обтянутые сухой, как у мумии, кожей в пигментных пятнах. Однако не казался.
- Ждите герольдов. Они доставят официальный вызов и назовут имя поединщика, который будет меня представлять.
Старческий, надтреснутый голос герцога звучал, как молот, выбивающий искры из доспеха. Уже неплохо зная Вартенслебена, островной эмиссар был уверен, что никаких герольдов Шотан не дождется и с большой вероятностью не доживет до рассвета. С другой стороны граф тоже наверняка это понимает, следовательно, уже герцогу придется ходить, оглядываясь и с удвоенной стражей. Требовалось как-то спасать положение, притом делать это быстро, ведь двум заговорщикам оставалась буквально пара слов до того, чтобы окончательно превратиться в смертельных врагов.
- Мир, господа! – провозгласил островитянин. – Мир! Или хотя бы перемирие. Не стоит разбрасываться словами, которые после уже не собрать, это не зерно в руках крестьянина! И относится к обеим сторонам!
Он строго поглядел на дворян, качнул головой в осуждающем жесте.
- Стыдитесь! Мы идем по краю, делая ставки одна больше другой. Весь мир торопится наперегонки, чтобы столкнуть нас в бездну. Только сражаясь спина к спине, мы удержимся и сумеем взойти на пик власти. А сейчас, когда наша цель уже виднеется на горизонте, вы решили вонзить кинжалы друг другу в спины?! - Курцио перевел дух и дернул кружевной воротник, словно аристократа душила ткань. – Стыдитесь! – провозгласил он вновь.
Все трое замолкли. Граф покрылся малиновыми пятнами, как панцирь вареного краба, Удолар от злости посерел, Курцио же казался бледным, как покойник.
- Он оскорбил мою дочь, - проскрипел герцог.
- Ваша дочь влила яд в уши императора, - огрызнулся Шотан.
- Клянусь Двумя, еще слово, и я оставлю вас обоих! – гаркнул островитянин, как обычный плебей. – Хоть прирежьте друг друга! – Курцио эффектно пал на колени, едва не разбив коленные чашечки, возопил, обращаясь к высоченному потолку, расписанному фривольными ангелочками, что кидают друг в друга ложки. - О, Иштен и Эрдег, почему вы не отвратили меня от глупости, зачем позволили связаться с идиотами?!
