Курцио и Шотан синхронно развернулись к старику. Улыбка островитянина была сладкой, как яд, Шотана грозной, как удар кинжалом в живот, а кривая ухмылка Вартенслебена казалась просто жуткой из-за старческих, морщинистых словно у покойника губ и стеклянно невыразительных глаз.
- Жалоба, - вымолвил герцог одно лишь слово.
Теперь все три дворянина образовали треугольник с идеально равными сторонами. Они улыбались друг другу и молча кивали здравой мысли, которая приятно разнообразила трудный день и дурную весть об опале графа.
- Да, жалоба, - повторил, наконец, за герцогом островитянин. – Настоящая жалоба Императору. Не регентам. Не островным кукловодам. А императору Оттовио Готдуа-Алеинсэ.
- Притом не частное прошение, - качнул головой Вартенслебен. – Не писулька, которую суют дрожащей ладонью вместе с мешочком золота чашнику или кравчему. А прямое обращение к правосудию Его Величества.
- То, на что мы надеялись, - удовлетворенно вздохнул Курцио. – Хотя я рассчитывал, что наша удача придет с парадного хода. Впрочем, глупцы сетуют, когда не получают желаемого, но мудрые понимают, что боги милостиво дают то, в чем смертные нуждаются, а не о чем просят. Быть может, граф, ваш нож направила высшая и благожелательная сила.
Шотан отметил, как изящно Курцио обошел вопрос двоебожия в прямом обращении к собеседнику, который молился Пантократору.
- Но умоляю, - закончил мысль островитянин. – В дальнейшем будьте осторожнее.
- Господа, - Вартенслебен чихнул, нюхнув перца с перебором. – Мне кажется, вы снова кое-что упускаете.
- Да? – поинтересовался Шотан. - Воистину, сегодня вы открываете сокрытое, разоблачаете тайное. И не могу сказать, что недоволен этим.
- Обратите внимание, - заметил герцог. - Мальчишка показал себя судией, который слышит стенания подданных и утешает страждущих. Думаю, порезанная шлюха и ее муженек теперь не будут нуждаться долгие годы. Однако…
Удолар сделал длинную паузу, словно предлагая собеседникам додумать несказанное.
- А можно избавить меня от игры в… - Шотан осекся, задумавшись, но продолжил речь все-таки Курцио.
- И в самом деле. Наш друг понес наказание, при свидетелях, которые, так или иначе, разнесут эту весть по Мильвессу. Но в то же время честь его сиятельства графа не умалена публично. Наказание не обратилось в унижение и позор, которых уже не забыть.
- О, да, - усмехнулся Вартенслебен. – Поэтому, буде император пожелает, все можно вернуть на круги своя без потерь для чьей-либо репутации. Разумеется, не сразу, не сейчас… по прошествии необходимого времени. Но можно.
Хм… - подумал вслух Курцио. – Теперь еще хотелось бы понять, это случайность, которая сыграла на пользу нам по благоволению высшей силы или…
Он не закончил, и три аристократа молча взглянули друг на друга, задавшись одним и тем же вопросом. Прошло, должно быть, полминуты, а то и больше, прежде чем Шотан подытожил раздумья короткой фразой:
- Или мальчишка быстро учится.
_________________________
Оплата по числу боевых коней, а не всадников, это скорее польская практика, относящаяся к легендарной крылатой гусарии, последним рыцарям Европы. Но я решил, что и в данном случае будет уместно
Касательно времяпровождения Шотана и его святой уверенности в своей исключительности - увы, здесь нет ничего экстраординарного. Даже в конце XVII века среди лондонской «золотой молодежи» считалось модно и спортивно забивать до смерти нищих. А в более ранние времена забавы были еще проще, например, летом 1572 года Карл IX в компании пары герцогов по ночам избивал парижан, врывался в дома и устраивал групповые изнасилования.
Глава 15
Глава 15
Новый день открылся чередой удач.
Для начала бароны Лекюйе-Аргрефф покинули городок еще до рассвета и без каких бы то ни было последствий для лекарки, предложившей плюнуть на освященные веками лечебные традиции. Елене все равно было чуточку жаль несчастную Дессоль, но скорее символически, можно сказать – абстрактно. Гораздо больше эмоций женщине доставляло шкурное понимание того, каких неприятностей она избежала, совсем как байдарочник, проскочивший по реке с низкой водой и обилием порогов. Да, на этом лекарка ничего не заработала, но и не потеряла, а ведь сложись все чуть по-иному… В общем Елена категорично зареклась когда бы то ни было пропускать чувства и жалость вперед здравого смысла и трезвого расчета. Как сказала однажды Флесса, к чему жалеть того, кто тебя не пожалеет?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Затем состоялась репетиция, и все шло по должному порядку, без форс-мажоров и сбоев. Происходящее чем-то напоминало «Влюбленного Шекспира», но Елена смотрела этот фильм давно, почти не помнила содержание и не смогла бы внятно разъяснить аналогию. Просто напоминало и все. Возможно атмосферой упорядоченного хаоса, энтузиазма любительщины, когда устоявшиеся традиции идут на слом, их меняет нечто новое, изобретаемое на ходу.
Кимуц, даром, что накануне ухрюкался вусмерть, играл так, словно живой водой окатился, все у всех более-менее получилось, и даже хозяйка бродячего цирко-театра казалась умеренно довольной. Хотя нет... правильнее было бы сказать, что Жоакина источала самодовольство и успешность, как хорек в гнезде с птенцами. Судя по всему, акробатка все же добилась своего касательно Раньяна и теперь взирала на Елену с видом Цезаря, поправшего галльских вождей на триумфальном шествии. Сценаристка не имела ничего против, рассудив, что пока Жоакина чувствует себя победителем в одностороннем состязании за комиссарское тело Раньяна, у труппы в целом и Елены в частности будет существенно меньше проблем.
Пока суд да дело, пока шлифовали реплики Марьядека, которому никак не удавалось поймать образ коварного мага, миновал полдень. Елена перевела дух и отправилась умываться холодной водой, прислушиваясь к громкому сопению Артиго. Кажется, мальчишка все таки простудился, и женщина сделала зарубку на память – надо бы вечером все-таки его осмотреть. И вообще устроить хорошую баню, прогрев императорское тельце, так сказать профилактически. А заодно…
- Пора, - сказал Пантин из-за плеча, и Елена быстро вытерла мокрое лицо драным полотенцем с бахромой лезущих нитей по краям.
* * *
В общении с магическим воином лучше всего действовал принцип «не спрашивай – сэкономишь время». Если он считал что-либо достойным внимания, то разъяснял сам, если нет, отмалчивался, будто не слышал. Поэтому Елена даже не пыталась выспросить, как наставник организовывал тренировочный зал. Они – учитель и ученица – просто шли куда-нибудь, в любое место, где не имелось посторонних глаз, и была хоть какая-то дверь. Сарай, комната, что угодно, один раз даже старый и заброшенный нужник. Дверь всегда была разной, однако, будучи открытой рукой Пантина, неизменно пропускала в одно и то же место.
Может быть, Пантин скрывал в кошеле какое-нибудь свернутое пространство, может, создавал магический портал (хотя вряд ли, если то, что Елена слышала о переходах, было истиной), а возможно все было иллюзией.. так или иначе, два человека оказывались в большом зале, который напоминал огромный стробоскопический цилиндр высотой метров десять, а то и больше. Снаружи был ярчайший свет, проникавший через вертикальные прорези и ряды мелких – как сито - отверстий, однако никаких деталей «зацилиндрового» окружения рассмотреть не удавалось. Только свет и ничего более. Нет запахов, нет стороннего шума, только лишь многоугольная площадка и гладкий пол, сделанный как будто из полированного малахита. Прекрасный тренировочный зал, впрочем, лишенный реквизита, никакого сравнения с полутемной комнатой в доме Чертежника заполненной болванами, щитами и оружием. Да и сам процесс обучения тоже радикально отличался от упражнений Фигуэредо.
Покойный фехтмейстер с первого же занятия делал упор на практику, а вот за несколько месяцев учебы Пантина Елена ни разу не бралась за оружие. Мастер и ученица почти ежедневно занимались тем, что можно было бы назвать общефизической подготовкой, которая включала специальную атлетику, культуру движений и профилактику опорно-двигательного аппарата.