- Что ты делаешь? - спросил Мей, заметив мой не видящий взгляд.
- Пытаюсь оборвать контакт с тобой.
- Но ведь... - он осекся, потом спросил, - и насколько он крепок?
- Для меня - очень, я ведь никогда не занимался подобным. Но я стараюсь.
Мой друг кивнул. Я видел, что мои слова его взволновали. Что тому было причиной, я так и не понял - ведь он знал о контакте, сам рассказал мне о нем. Может, не отнесся к словам Даньки всерьез? Другого объяснения у меня не было.
- Я схожу за хлебом, может, на расстоянии легче будет... - задумчиво сказал Мей.
- Иди, - сказал я.
Он ушел, его кокон я уже не видел, но зеленовато-голубая нить потянулась в пустоту, не прерываясь. Катерина не соврала, контакту расстояние не помеха.
Я попробовал другой способ. Сконцентрировался на одном-единственном облаке, самом крупном и самом темном из всех. Представил, что эта часть меня и есть я весь, без остатка. Мне случалось проделывать нечто похожее, когда занимался медитацией: убрать все мысли, успокоиться, изгнать из сознания вечно спорящие голоса рассудка, а потом сконцентрироваться на чем-то одном. Это трудно, попытки решить дело грубым усилием ведут к тому, что мысли возвращаются с удвоенной мощью. Нужно уловить момент тишины и задержаться в нем, не отвлекаясь ни на мгновение, и тогда они умолкнут сами. Мне это удалось. Разум прекратил пережевывать бесконечную мысленную жвачку, и пришла тишина. Оставалась лишь она и моя воля, погрузившаяся в серую тучу-спутник.
Я ощутил его маленькую грозную силу, готовую разразиться снопом из черных молний, услышал треск напряженных молекул, всем существом своим вобрал звенящий грозовой запах.
Пространство тучи было неоднородным, оно состояло из тумана разной плотности и силы заряда, и на стыках между этими клубками материи вибрировало и стремилось к разрешению. Кое-где между участками с разным "давлением" возникало что-то вроде маленьких смерчей. Я коснулся одного из них и вдруг понял, что это и есть ключ. Я стал растить этот смерч, понемногу, будто сухие веточки в костерок посылая в него клубки тумана. После каждой новой порции смерч замирал, а потом чуть-чуть увеличивался. Вот он вырос вдвое, втрое, смог одолеть и переварить целую маленькую грозу со всеми ее неродившимися молниями, и они, наконец, распустились в ветвистый ослепительно-черный букет.
- Ты как здесь?... - я не заметил, что вернулся Мей, вздрогнул от его голоса, но не позволил себе отвлечься. Смерч был уже так велик, что вобрал в себя тучу целиком. Я ощущал его как часть своего тела - еще более реальную, чем рука или нога. Соседние облака приближались к нему, стремясь влиться в бешеный хоровод, и тогда я потянулся вперед, сужая и удлиняя вращающееся жерло. На самом его конце кружились несколько полюсов с противоположными зарядами. И тут я понял, что делать с линией судьбы Мея. Горловина вихря приблизилась к ней и вобрала в себя. На несколько мгновений нить напряглась, затем потянулась ко мне гораздо быстрее, накручиваясь на воронку, как на веретено. Я понял, что в несколько минут могу сейчас "размотать" весь кокон Мея.
Но тут заряды в горловине смерча сошлись, и молнии ломанным черным узором иссекли линию судьбы. Будто клацнула многозубая пасть рыбы-удильщика, перекусывая все, что попало в захват. Обрубок энергетического тока, извиваясь, словно раненная змея, втянулся в кокон Мея.
Я немного отдохнул, ослабив контроль над вихрем. Он позволил сделать это, будто даже рад был, что ему разрешили жить своей жизнью. Потом медленно расширил воронку - как можно сильней, бросая в нее почти все серые клубы, что меня окружали. Переместил ее основание с уровня груди ко лбу, а подом "надел", будто огромный чулок, на голову, плечи, торс. Лишь однажды все едва не пошло прахом - когда снова столкнулись разнополюсные заряды. Их было много, и они выдали такой сноп молний, что те едва не разорвали ткань смерча. Я почувствовал, что он готов снова рассыпаться на туманные клочья, но сумел удержать его в движении. А еще минут через пять то, что вращалось вокруг меня, уже почти не отличалось от вихря Ираклия.
- Кажется, получилось...
......................................................................
Часов в двенадцать мы с Николаем покинули его квартиру и разошлись в разные стороны. Телефон Мея отключили, видимо, за неуплату, вскоре после моего утреннего звонка. И он отправился звонить родным на переговорный пункт, а заодно платить за телефон и квартиру - судя по цифрам в лежавшей на кухонном столе квитанции, расчеты с коммунальщиками мой друг тоже запустил. Я же пошел в общагу, где обитал Бац. Мей говорил, что они расстались на вокзале - Бац раздумывал, не отправиться ли к отцу, и остался ждать электричку.
Мать Игоря умерла, а бросивший их давным-давно папаша проживал в соседней Адыгее. Бац наведывался туда раз в пару лет - у старика была другая семья, да и отношения как-то не особо ладились. Вот я и решил сходить в общагу - проверить, не передумал ли Игорь ехать. Здесь и произошло то, что дало мне надежду выпутаться из этой истории.
...Общежитовские вахтеры делятся на четыре категории. Первая, мужская - это почти всегда отставные военные. Но они так редки, что я знаю о них лишь понаслышке. Прочие три - исключительно женские. Категория "а" - бородавчатые стервы. Лица этих старух крайне редко выражают что-либо, кроме непреклонности. Такая ни за что не пустит после одиннадцати, каким бы заунывным не был твой речитатив о вечно ломающихся трамваях. Быть может, к их черствым сердцам и можно найти ключик, но только со временем и при искреннем подходе. А откуда, скажите, его взять? Бородавки и прочие санкционированные временем наросты - их опознавательный знак. А, кроме того, прямая спина, кривой рот уголками вниз и окаменелость лица. Увидели такую - не вздумайте задержаться у подружек после одиннадцати. Вернуть оставленный на вахте паспорт будет сложнее, чем агенту Малдеру раздобыть очередные "секретные файлы".
Категория "б" - ни рыба, ни мясо. С кем-то дружат и им прощают мелкие провинности, кого-то не любят и пытаются напакостить. В общем, личности не одиозные и тем более не харизматичные.
В группу "в" попадает самый редкий тип бабушек-божих одуванчиков, которые рады всем студентам, любуются до слез умиления на их полупьяную молодость и все им, дуракам, прощают. Эти войдут в положение, помогут, позволят, откроют дверь общаги в три часа ночи, поверив в любую невероятную историю. Увы, век таких старушек за вахтовым столом недолог. Сострадание и коварная мысль "я сама была такою, дай Бог памяти, сколько лет тому назад" подтачивают их здоровье, и без того слабое от переживаний за детей, внуков и прочую непутевую родню. А беспокойные ночи с этими бесконечными: "Василисочка Ивановначка! Откройте, пожалуйста! У меня мама проездом была в двенадцать часов на вокзале - два месяца не видались, исстрадалось дочкино сердце - не могла не поехать!" И бежит "Василисочка Ивановначка", чуть трясущимися от умиления руками поворачивать ключ в замке, снимать пудовые запоры. Память у нее уже не та, старшекурсники подшучивают над ней, третий месяц кряду рассказывая один и тот же анекдот. И не помнит она, что всего три недели назад мама уже была проездом на вокзале. Только тогда та же самая электричка почему-то пришла на два часа позже, и от заботливой дочки еще сильнее, чем сейчас, пахло спиртным...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
