Расчетчики ошибались в элементарных вычислениях, а почтенные ученые мужи во время докладов сбивались с мысли, замирая в мечтательном ступоре.
У нее была феноменальная память и цепкий хододный ум.
«Я любопытна, как белка. С детства мне все вокруг было интересно», — говорила она в краткие периоды расположения к беседам.
Лаборатории Мидла работали над созданием управляемых вооружений различного рода.
Пушечные снаряды и самодвижущиеся морские мины, дистанционно управляемые с помощью проводов или с использованием принципов беспроводного телеграфа обещали совершенно изменить лицо войны.
Однако специалисты, которых, по слухам, возглавлял легендарный и таинственный Жиль Моор, так и не смогли преодолеть как технологических трудностей проводного управления, так и недостатков классической радиопередачи.
А природного ума молодой женщины, не имевшей специального образования, как выяснилось позже, хватило на то, чтобы понять суть проблем, пронести информацию через годы и, в конце концов, оттолкнувшись от нее, предложить простое до гениальности решение в смежной области секретных передач на дальние расстояния.
После четырех лет неудачного замужества, подсыпав снотворного горничной, достойная госпожа Мидл совершила хрестоматийный побег из замка, принадлежащею супругу.
Дело обошлось без веревочной лестницы — переодевшись в платье супруги привратника — жрицы огня, Грея просто вышла через привратницкую.
Вращаясь в окружении мужа, она, вероятно, лучше других представляла масштабы грядущей угрозы войны и не рискнула остаться на виду рядом с ним.
Ее искали. Активно, но недолго. Началась война, и у Берлаха Мидла появились куда более серьёзные проблемы.
Актрисе не пришлось обивать пороги агентств, так как ее дебют был настолько громким, что забыть его производители мультифотографа не могли.
Так судьба снова свела ее с ненавистным Мэдоком.
Однажды импресарио Оутс Мэдок заставил ее лечь на стол хирурга. Он хотел получить совершенную женщину, а для этого нужно было исправить в ней кое–что. Лекарь был мастером. И только совсем близко можно видеть тонкую сеточку белых шрамов на ее спине.
Это было — тридцать пять зодиаков назад.
С тех пор она не изменилась.
Она вновь поет:
Подарите мне белого волка.Не большого, а просто щенка.Я построю загон на лугу.Я научу его щипать травку.Я буду с ним гулять.Я позабочусь о нем, как о сыночке.Я выращу самого доброго волкаНа всем белом свете.И однажды он выплюнет травкуИ мамочку съест.
Она снова с Мэдоком, искалечившим ее когда–то. Она отомстила — Паук свихнулся на ней.
Пресловутое «лекарство, которое она давала всем понемногу» достигло цели — Мэдок не мог дышать никаким другим воздухом, кроме того, который хранил тень ее присутствия.
Она не изменится и через много–много лет. И будет стоять на сцене — голая — раскинув руки. И впитывать обожание каждой клеточкой беломраморной кожи. И из ее глаза покатится слеза.
О, как же долго живут фейери!
Даже если у них ампутировать крылья.
Они живут очень долго и даже под звуки Песни ангела Последнего Дня выглядят молодыми.
Кантор, разумеется, понятия не имел, каким его видят глаза Греи. Эти лиловые бездны никогда не выдавали истинного к нему отношения. Да он и не позволял себе задаваться таким вопросом.
Она видела перед собой плечистого, рослого молодого мужчину, даже плотный элегантный костюм не мог скрыть его физическую мощь.
При малейшем движении плеча было видно, как под сукном ходит плотный ком мускулов. Это было тело, полное сокрушительной силы.
Он говорил резковатым, с хрипотцой баритоном, подходившим к его манерам — человека целеустремленного и знающего себе цену.
Временами ей безотчетно хотелось прикоснуться к нему, даже коснуться губами мускулистой шеи, и удивление мерцало в ее глазах, когда она ловила в себе и сдерживала эти позывы.
Ей хотелось, чтобы он вежливо, но мощно нажал на ее плечо, развернул и увлек к двери, прочь из этого ненавистного дома.
Когда–то давно она позавидовала воображаемому преступнику или преступнице, что окажется на пути антаера Кантора. Она вообразила, как он произносит: «Властью, данной мне судом Совета синдикатов и по поручению Главного полицейского управления, я приказываю вам следовать со мной!» И властно берет ее за локоть.
Уж она попыталась бы тогда оказать сопротивление, не слишком, а только чтобы ощутить его силу.
И она даже представляла себе допрос.
«Говорите! — приказывает он. — Расскажите мне всё!»
И слезы наворачивались на глаза от желания рассказать ему действительно ВСЕ — всё, что было на душе.
Разумеется, она знала, что нравится ему, и видела, что он по–своему, беспокойно и с вызовом стремится понравиться ей. Но она была невиновна и даже невинна, а потому не интересовала Кантора с профессиональной точки зрения.
Она не могла позволить себе любить его и не могла допустить, чтобы он поддался любви к ней. Ибо она была изгоем и среди фейери, и среди людей. Ее — покалеченную — перечеловека–недофейери нельзя было любить никому. Смертоносная кукла, которой она была на сцене, питалась обожанием всех, но никто лично не мог хлебнуть того яда, который она носила в своем сердце.
«Вы хотите получить совершенную женщину? — гаденько шутил Оутс Мэдок. — Возьмите самку фейери и отсеките все лишнее!»
Сегодня, в присутствии Кантора, одного из немногих, кто знал ее тайну, Грея позволила себе маленькую жалкую месть за эту шутку.
— Знаете, что нужно для того, чтобы получить идеального импресарио, милый Кантор? — проворковала она. — Нужно взять достойного господина Мэдока и отсечь голову!
— Флай просто застрелит его, — сказал Кантор.
— Флай, — выдохнула Грея.
— Пулей из самородного серебра в сердце, — уточнил Кантор.
— Благородный Флай, уводящий… — Грея покачала головой в притворном разочаровании, — всегда исполнен чувства красоты. Он даже гадину прикончит элегантно.
— Я к вам по делу, мистер Мэдок, — сказал Кантор.
Импресарио выдавил что–то нечленораздельное.
— Мне понадобится ваша помощь, Паук, для того, чтобы я мог помочь вам, — антаер вглядывался в лицо дельца, пытаясь угадать, понимает ли тот его.
Грее стало скучно. Она отвернулась и прошла, пританцовывая, в дальний темный угол зала.
Там она повернулась. Ее глаза отражали пламя камина.
— Флай, — сказала она, — и еще Хайд… Только двое, с кем я хотела бы пуститься в брачный полет, будь у меня крылья. Но Хайд погиб. А Флай увлечен мщением и смертью. Среди бескрылых только Кантор способен летать, но не умеет поверить в это…
Кантор почувствовал, как холодеет его лоб.
— Оутс! — крикнула Грея. — Очнись ты, куча зловонного… Я разрешаю тебе говорить. Сделай все, что нужно Кантору. И сделай это честно. Иначе я сама убью тебя, чтобы сберечь Флаю один выстрел для моего сердца.
Медок замотал головой, как мерин в стойле. Проверил свой речевой аппарат на функциональность утробным рычанием.
— Считайте меня вашим верным союзником, Белый Волк, — сказал он хрипло.
Кантор посмотрел в сторону Греи с благодарностью, но ее уже не было в углу.
— В путь по белой пустыне, — прошептала она из–за его правого плеча, — ушел Белый Волк на заре. Капли крови янтарные цель указали ему.
Ее дыхание коснулось его шеи.
— Думаю сходить к Учителю, — сказал он, — не знаю зачем. Но постараюсь найти время.
— Поблагодари его от меня, — сказала она ровным голосом, спрятав все свои чувства, — соври, что я постарела. Все же больше пятидесяти лет прошло.
— Совру, — сказал Кантор.
…Он стряхнул наваждение.
Утро сыщика Кантора такое же, как любое другое утро. Илзэ завозилась на смятой простыне, неприкрытая…
Кантор любил эту женщину. Как свойственно только очень цельным и сильным натурам, он умел любить одну женщину, не мечтая о другой, которую хотел бы любить.
Илзэ резко перевернулась на спину и порывисто вздохнула. Она улыбалась во сне, счастливая и светлая.
Кантор вспоминал о Мэдоке и Грее потому, что ему надо было понять, насколько он может доверять помощи магната, и расшифровать во всей полноте то, что говорила вчера вечером Грея.
Грея не тратила лишних слов, но то. что говорила, было многозначно и неочевидно, как священные тексты Традиции. Важны были не столько слова и их сочетания. Важно было дыхание чувства, с которым они произносились. Все — символы и знаки. Все — оттенки и полутона.
— Значит, все возвращается, — пробормотал Кантор, закутываясь в белый мохнатый халат. — Волк, а не Пешеход. Как прежде. Долгий путь по кровавому следу… Она чувствует их. Дело не в крыльях и хвостах. Она больше фейери, чем все крылатые вместе. Значит, Хайд действительно скоро будет поблизости от Флая. Может быть, впереди Флая. И будет кровавый след.
