Когда они проходили мимо Мордонта, тот успел заметить, что Кливленд шепнул что-то Минне на ухо, и она, быстро ответив ему, смутилась еще больше, чем под устремленными на нее взорами всего общества. Это вновь пробудило в Мордонте подозрения, ибо характер Минны был ему хорошо известен и он знал, с каким безразличием и холодностью встречала она обычные комплименты и любезности, которые при ее красоте и положении были ей хорошо знакомы.
«Неужели же она в самом деле любит этого чужестранца? — мелькнула в уме Мордонта тревожная мысль. — А если и так, — подумал он далее, — то какое мне до всего этого дело?» Вслед за тем он пришел к выводу, что, хотя всегда считал себя только другом Минны и Бренды, а теперь лишился и этой дружбы, он все же имел право в силу своей прежней близости к ним огорчаться и досадовать от того, что Минна подарила свою привязанность лицу, по мнению Мордонта, совершенно ее недостойному. Весьма вероятно, что к рассуждениям подобного рода примешивалась доля уязвленного самолюбия и едва уловимая тень личного сожаления, скрытые под маской беспристрастного великодушия. Но в невольно возникающих у нас даже самых возвышенных мыслях всегда столько низменных примесей, что поистине печальное занятие — слишком глубоко вникать в побудительные причины даже благороднейших человеческих поступков. Мы, во всяком случае, посоветовали бы принимать за чистую монету добрые намерения своих ближних, предоставляя каждому право подвергать жесточайшей проверке чистоту собственных побуждений.
За танцами с мечами последовали другие хореографические упражнения, а затем песни, в исполнение которых певцы вкладывали всю душу, а слушатели всякий раз, как представлялся случай, неизменно присоединяли свой голос к любимым припевам. В такой обстановке музыка, пусть простая и даже грубоватая, проявляет свою естественную власть над благородными душами и вызывает то глубокое волнение, которого зачастую не в силах достигнуть самые искусные творения виднейших композиторов. Для неискушенного слуха они — слишком тонкое блюдо, хотя, несомненно, доставляют своеобразное наслаждение тем, кого природные способности и образование научили понимать и ценить трудные и сложные сочетания звуков.
Было уже около полуночи, когда стук в дверь и мелодичные звуки гью и лэнгспила возвестили о прибытии новых гостей, перед которыми согласно гостеприимным обычаям страны тотчас же были широко раскрыты все двери.
ГЛАВА XVI
Предчувствует душа, что волей звезд
Началом несказанных бедствий будет
Ночное это празднество.
«Ромео и Джульетта»
Новоприбывшие согласно обычаю, принятому во всем мире на подобных празднествах, оказались наряженными в своеобразные маскарадные костюмы и изображали тритонов и сирен, которыми старинные предания и народные поверья населяют просторы северных морей. Тритонами, или на языке шетлендцев того времени — шупелтинами, были причудливо одетые юноши с накладными бородами из льняной кудели, в таких же париках и в венках из водорослей с нанизанными на них ракушками и другими дарами моря. Подобные же украшения красовались на их светло-голубых или зеленоватых мантиях из неоднократно уже упоминавшегося уодмэла. В руках они держали трезубцы и прочие подобающие им эмблемы. Верный своему классическому вкусу, Клод Холкро, изобретавший костюмы для ряженых, не забыл и огромных конических раковин, в которые время от времени дуло то одно, то другое из этих сказочных существ, извлекая из них резкие и хриплые звуки, к величайшему неудовольствию всех стоящих поблизости.
Участвующие в кортеже нереиды и морские нимфы были одеты, как и следовало ожидать, с гораздо большим вкусом и намного наряднее, чем божества мужского пола. Фантастические одеяния из зеленого шелка и других дорогих и изысканных тканей были задуманы и выполнены так, чтобы, приближаясь по возможности к одежде сказочных обитательниц вод, соответственно нашему о них представлению, выгодно показать стройность и красоту очаровательных масок. Браслеты и ракушки, украшавшие шеи и щиколотки прелестных сирен, нередко переплетались с настоящими жемчугами, и, в общем, дочери страны Туле выглядели так, что, пожалуй, оказали бы честь двору самой Амфитриты, особенно принимая во внимание их светлые кудри, голубые глаза, нежный румянец и тонкие черты лица. Мы не беремся утверждать, что наряженные сиренами девушки изображали их с той же точностью, как прислужницы Клеопатры, которые, по словам комментаторов Шекспира, умудрились устроить себе даже рыбьи хвосты, и притом так искусно, что эти путы или концы (упомянутые комментаторы никак не могут сказать, какое чтение правильнее: bends или ends) выглядели как настоящие украшения. Да и в самом деле, если бы шетлендские сирены не оставили своих ножек в их естественном состоянии, как могли бы они тогда исполнить прелестный танец, которым отблагодарили присутствующих за оказанный им радушный прием?
Вскоре обнаружилось, что ряженые были совсем не пришельцами, а частью гостей, которые незадолго до того незаметно скрылись, чтобы переодеться и еще одной новой забавой оживить праздничный вечер. Муза Клода Холкро, весьма деятельная в подобных случаях, снабдила их подходящей песней, образец которой мы прилагаем ниже.
Пели поочередно сирена и тритон, а затем женские и мужские полухоры подхватывали припев и вторили голосам главных исполнителей.
СиренаСобирая жемчуг скатный,В недрах моря мы живемИ о дивной славе ратнойДревних викингов поем.В наши тайные затоныДолетает грозный шквал,Как возлюбленного стоны,Что к ногам любимой пал.И, как жаворонков стая,Ввысь вспорхнувшая с земли,К детям северного краяМы на празднество пришли.ТритонНа морских конях гарцуя,Грозно пеня все кругом,Гоним мы змею морскую,Весть о буре подаем.Громко трубим мы, коль в мореМеж чудовищ бой идет,Но напев наш полон горя,Если гибнет утлый бот.И, бразды в морях взрывая,Словно плугом — грудь земли,Дети северного края,К вам на праздник мы пришли.Сирены и тритоныВ глубине морской пучиныВаша радость нам слышна,Только голоса кручиныНе домчит до нас волна.Ваши пляски так нам любы,Что веселою гурьбой,Наши раковины-трубы,Смех и песни взяв с собой,Мы из бездны океана,Что вздымает корабли,К вам, сыны страны туманной,И плясать, и петь пришли.
В заключительном хоре слились голоса всех участников, кроме тех тритонов, которых научили дуть в раковины и производить, таким образом, своего рода грубый аккомпанемент, звучавший, впрочем, весьма эффектно. Слова песни, так же как исполнение ее, были встречены громкими рукоплесканиями тех присутствующих, которые считали себя достойными в этой области судьями, но в особенный восторг пришел Триптолемус Йеллоули: ухо его уловило родные ему звукосочетания «плуг» и «бразды», а так как мозг его настолько пропитался пуншем, что мог воспринимать все слышимое лишь в буквальном смысле, то он, призывая Мордонта в свидетели, во всеуслышание заявил, что хотя стыд и позор потратить такое количество доброй кудели на какие-то там бороды и парики для тритонов, но в песне содержались единственные осмысленные слова, которые он слышал за весь день.
