Еще до зари перенесли они с Икаром крылья на берег морской и там только их надели. «Следуй за мной, мой сын, — учил старик юношу, — не слишком низко, чтобы перья не отяжелели от морской сырости, но и не слишком высоко, чтобы солнце не растопило их воска. Средний путь и здесь самый надежный!» И они полетели на запад, все на запад. Вначале все шло прекрасно; птицы дивились своим новым товарищам, дельфины высовывали свои острые морды из пучины морской — Дедал чем дальше, тем больше радовался своему изобретению. На запад, все на запад! Но Икару, вначале следовавшему наставлениям своего отца, мало-помалу его осторожность надоела. Молодость вообще трудно понимает выгоды и разумность среднего пути. Там, в высоте, и воздух был чище, и солнце ярче; любо ему было туда взлетать взапуски с реющими орлами и плывущими тучами. И случилось то, что предвидел отец: воск его перьев растаял от слишком горячих лучей, перья посыпались, и бедный Икар стремительно полетел в морскую пучину.
Дедал один достиг сицилийского берега. Первое, что от сделал, было — насыпать могилу для погибшего в море сына, чтобы его душа имела пристанище на земле. Так эллины всегда поступали для упокоения погибших в море; такие «пустые могилы» назывались кенотафиями. Для кенотафия Икара отец избрал место под высоким кипарисом; к нему он привязал и свои крылья, посвящая их своей вдохновительнице Палладе… «Вот вам пример и стрекало, смертные, источник творческой тоски. Немало пройдет веков, немало погибнет смелых Икаров, пока воздушные пути станут доступны и вам!»
Исполнив долг благочестия, Дедал подумал и о том, чтобы найти пристанище также и для себя. Конечно, такого мастера все приняли бы охотно; но Дедал, боявшийся преследования со стороны Миноса, нарочно избегал больших городов. Он обратился в маленький городок Камик и был радушно принят его царем Кокалом и его дочерьми, которым он вскоре изготовил столько диковинных украшений, что те только диву давались.
Дедал угадал верно: Минос не думал мириться с его побегом. От рыбаков он узнал, что они с сыном улетели на запад; «Значит, в Сицилию», — сказал он себе… Взяв для большей внушительности часть своего флота с собою, он тоже отправился в Сицилию и принялся его искать. Тут-то предосторожность Дедала и дала свои плоды: где-где, а в этом маленьком Камике он его не подозревал. Но Минос не отчаивался. Он снарядил глашатая и велел ему трубить повсюду: царь Минос обещает столько-то золота тому, кто разрешит поставленную им задачу.
А задача состояла в том, чтобы, отломив острый конец домика улитки, продеть нитку через его круглые ходы, не повреждая перегородок.
Захотелось и Кокалу получить царское золото; недаром же, думал он, дал я приют величайшему в мире искуснику. Он обратился к Дедалу. Не выдержала соблазна душа изобретателя. «Нет ничего проще», — сказал он царю. Поймав муравья, он прицепил к его спине нитку и впустил его через дырку в нижнем конце пустого домика улитки. Муравей пополз по извилинам, протягивая нитку за собой, пока не вышел через его широкое верхнее отверстие. Кокал отправил раковину с продетой ниткой к Миносу и получил награду; «Теперь я знаю, где Дедал», — подумал тот.
Вскоре после этого старый царь сам отправился к Кокалу и напрямик потребовал выдачи его гостя. Не осмелился властитель маленького Камика прекословить тому, к услугам которого «были силы стоградого Крита. «Ну, теперь спасайте меня, девы!» — сказал мастер царевнам. «И спасем!» — ответили те. Высокого посетителя необходимо было угостить, а для этого предварительно — предложить ему взять теплую ванну. Царевны сами приготовили ему купель, поставили перед ним и шайку с холодной водой. Выкупавшись, Минос пожелал окатиться; но пока он купался, царевны сумели незаметно подменить шайку. Он вылил себе на голову целую волну кипятку — и, бездыханный, упал на землю.
Так бесславно кончил свою долгую жизнь первый законодатель Эллады, «девятилетний собеседник Зевса»! Не внешний враг сломил его силу — ее сломил его собственный произвол, то, кто он чувствовал себя выше им же данных законов.
43. АРИАДНА
Мы, однако, забежали далеко вперед; возвращаемся к моменту, которым кончился предпоследний рассказ, — к радостной встрече отца и сына над разбитой чашей отравы.
Когда Фесей — так звали юношу — рассказал отцу про свои приключения и сам услышал от него про опасность, угрожавшую его жизни, он призадумался.
— Два дела, вижу я, — сказал он, — мне предстоят в ближайшее время: первое — это марафонский бык, второе — это позорная дань Минотавру. За первое примусь завтра же, за второе, когда жестокий царь приедет за своей добычей.
Действительно, он отправился в Марафон — и свирепый бык, уже изведавший силу Геракловых рук, должен был сказать себе, что его новый противник мало чем уступает старому. Впрочем, Фесей не дал ему много времени для сравнения: тяжелый удар железной палицей Перифета положил конец его жизни.
Этот подвиг несколько поднял обаяние Эгея в Афинах, сильно пострадавшее от его несчастного мира с Миносом; но именно только несколько. Когда настало время жеребьевки обеих седьмиц, ропот и жалобы возобновились. Чтобы утешить отцов и матерей, Фесей объявил, что он без жеребьевки включает себя в седьмицу отроков. Действительно, ропот и жалобы умолкли, но страх за своих детей продолжал сжимать сердца родителей.
В положенный день Минос явился за обеими седьмицами и увез их на своем корабле. Как среди юношей Фесей, так среди дев выдавалась своей красотой Эрибея, дочь афинского вельможи. Понравилась она критскому царю, и он, чувствуя себя господином обреченных, позволил себе нескромную шутку с ней. Вспылило рыцарское сердце молодого витязя. «Смерть мы примем, если боги нам ее пошлют, — сказал он царю, — но оскорблений я не потерплю. Если ты сын Зевса, то и я силен божьей милостью: меня еще с колыбели возлюбил владыка Трезена Посидон». — «Это мы еще посмотрим, — сухо возразил Минос — Если тебя действительно любит владыка моря, то он тебе, конечно, позволит добыть из его глубин вот это мое кольцо». С этими словами он бросил свое кольцо в море. Фесей, недолго думая, вскочил на борт и с него бросился в объятия голубых волн. Девушки и юноши всплеснули руками, а Минос громко засмеялся от удовольствия: неудобный свидетель и заступник был удален.
Но смелый юноша не погиб в волнах. Едва он опустился под их поверхность, как он увидел огромного дельфина, добродушно приглашающего его на свою широкую спину. Он сел — и дельфин с быстротою ветра понес его куда-то. Чудеса и чудища так и мелькали перед его удивленными глазами: и хищные акулы, и плоские шляповидные скаты, и пятителые морские звезды, и яркие кораллы, и отвратительные спруты… Наконец дельфин остановился перед дверью высокого дворца, голубым маревом выступавшего из голубого тумана моря. Фесей вошел. Ряды голубых колонн окружали просторную лужайку, где под сенью исполинских водорослей среброногие Нереиды резвились в дивной, чарующей пляске. Она прекратилась, однако, как только он вошел; одна из плясуний взяла его за руку и ввела его во внутреннее помещение. Там на голубых престолах сидели сам морской владыка и его жена Амфитрита. Они ласково призвали к себе юношу; он изложил свою просьбу. Посидон покачал головой: «Ты не слуга Миносу, чтобы добывать ему его кольцо; мы дадим тебе другое доказательство нашей к тебе милости. А за твое доверие и за твою смелость ты получишь от меня особую награду: исполнение трех твоих желаний в твоей дальнейшей жизни. Помни: только трех; будь рассудителен и обдумывай их здраво каждый раз, чтобы они были тебе на счастье, не на горе».
Тем временем отправленная Амфитритой прислужница вернулась с золотым венком в руке. Богиня возложила его на голову юноши: «Теперь иди, утешь своих товарищей». Фесей ушел; у порога его уже ждал его дельфин.
Минос приказал своим людям распустить весь парус и налечь на весла: ему хотелось уйти подальше от места, куда бросился отважный юноша. Отроки и девы толпились на корабле. Вдруг Эрибея воскликнула: «Смотрите, точно звезда показалась среди волн!» Звезда, сначала далекая, стала приближаться — из-под нее показалась знакомая русая голова — еще минута, и сам витязь, схватившись за рулевое весло, взобрался на палубу. Крики радости огласили корабль; один только Минос был мрачен и уже более не тревожил Эрибею.
Вскоре корабль достиг кносского берега. Минос приказал ввести обе седьмицы во дворец, чтобы угостить их прежде, чем отправить в лабиринт. Вся царская семья была в сборе: рядом с Миносом восседала Пасифая, гордая дочь Солнца, дальше их сыновья — Катрей, Девкалион, Главк и дочери — Ариадна и Федра. Последняя была еще совсем девочка, но Ариадна в самом расцвете своей молодости. Она с состраданием посмотрела на эти юные жизни, обреченные на такую ужасную смерть; особенно возбуждал ее участие, понятно, Фесей, блеск глаз которого еще затмевал сияние его золотого венка.
