– А теперь о деле. Вот я такой, какой есть, и каким ты меня теперь знаешь. Я люблю тебя и предлагаю тебе руку и сердце.
– У тебя было много женщин? – спросила она.
– Много, – ответил я, не спуская с нее глаз.
– Я в этом не сомневалась. А черные женщины у тебя были?
– Были.
– А сейчас у тебя есть женщины?
– Есть, – ответил я, продолжая смотреть ей в глаза. – Но когда мы поженимся, у меня будет только одна женщина, ты.
– Ты не спросил, люблю ли я тебя настолько, чтобы принять твое предложение.
– Да, не спросил. Скажи это сама.
– Когда-то я тебя любила.
– Знаю. Тринадцать лет назад. А сейчас? – Она отвела глаза в сторону, после паузы сказала:
– Я, наверное, всегда тебя любила. И ты это понял, когда мы встретились на пляже Брайтона.
Когда мы вернулись, Натали вышла из своей комнаты. Глория сказала:
– Антони все знает. Я сказала ему, что теперь ты знаешь, кем он тебе приходится. – Натали молча стояла посреди гостиной, не зная как себя вести. Я сказал:
– Кажется, новость не очень-то обрадовала ее.
– Нет, я рада, – со смущенной улыбкой сказала Натали. – И тут я объявил:
– Я сделал твоей маме предложение, и она с большим энтузиазмом приняла его. Так что мы теперь будем не только твоими физиологическими родителями, но и вполне законными. – Натали неуверенно спросила:
– Антони, значит я могу называть тебя – папа?
– Именно так, и только так ты должна меня называть! – Я подхватил Натали на руки, крутанул вокруг себя, а потом перекинул через плечо вниз головой. Она восторженно взвизгнула, и я сказал: – Мама говорит, что никогда тебя не била. Теперь я имею право восполнить это упущение в твоем воспитании, и если ты будешь себя плохо вести, буду тебя больно шлепать. – И я слегка шлепнул ее по попке. – Когда я поставил ее на пол, она весело сказала:
– Теперь это называется злоупотреблением родительскими правами.
– Вот я и буду злоупотреблять. – Глория улыбалась. Я спросил: – Натали, а где твое поздравление? Ведь мы с мамой тринадцать лет дожидались этого дня.
– Сейчас сбегаю куплю цветов! – И Натали направилась в переднюю. Я удержал ее за руку.
– Цветы потом, – сказал я. – А сейчас, – и я вынул из кармана плаща знакомую им бархатную коробочку. Вынув колье, я стал надевать его на шею Глории, и Натали помогла мне застегнуть его. Потом она обняла нас, прижимаясь к нам, повторяя: – Поздравляю, поздравляю, дорогие родители, очень дорогие, папа и мама… – Потом она вскочила на стул, сказала:
– В классе я теперь объявлю, что у меня есть папа.
– Как ты это объяснишь? – спросила Глория. – Все знают, что твои родители в разводе.
– А я скажу всю правду.
– Какую правду?
– Что мои родители были в разводе много лет, а теперь опять сошлись. – Тут я подумал, что Натали со своей детской непосредственностью мгновенно разрешила все наши проблемы. Спрыгнув со стула, она вдруг умоляющим голосом сказала: – Антони, ой нет, папа, оставайся у нас, не уезжай больше.
– Наоборот, – сказал я. Это вы должны приехать ко мне в Нью-Йорк.
– Мы приедем, – серьезно сказала Глория.
Во вторник я вышел на работу во второй половине дня, и мистер Хоген тут же сообщил, что сразу после спектакля надо исправить кран в индивидуальной костюмерной номер шесть. Это значило в комнате, где гримируется и переодевается какой-нибудь солист оперы. Я взглянул на программу. В этот день давали «Кармен». Уж не Симона ли Вернон, пышная Кармен, вызывала меня в свою индивидуалку? Так оно и оказалось. Когда вечером, после основной работы я пришел в индивидуалку номер шесть, Симона перед зеркалом влажными салфетками протирала над раковиной лицо, снимая жирный грим. Я поздоровался, открыл кран, и сразу брызнула куда-то вбок струя воды. Я сказал:
– Засорилась головка крана. Сейчас сменю.
– Подождите, я сейчас, – она осторожно провела салфеткой по накрашенным ресницам и закончила фразу: – протру виски, а то волосы намокают. – Она отошла от крана, я положил на пол мешок с инструментами, подошел к Мелисе. Она была в длинном халате, и я обнял ее сзади, слегка сжимая полные груди. Она подняла руку через плечо, коснулась моих волос.
– Хорошие волосы. Вы их не выцвечиваете?
– Нет. Натуральные, – ответил я, распахивая ее халат, под которым ничего не было кроме лифчика, который не закрывал груди, а только поддерживал их в приподнятом состоянии. Я провел рукой по ее телу, задержал пальцы в паху. Она запрокинула голову, уткнувшись макушкой в мою гортань. Я поднял ее на руки, усадил в кресло, и она сказала: – Вы действительно сильный. – Те же слова она сказала и в прошлый раз. Я быстро снял брюки и без предварительных ласк приступил к половому акту. В индивидуалке это было комфортабельней, чем в уборной с кафельными стенами, так что я, демонстрируя свое умение, сменил несколько позиций. Чтобы не закапать кресло спермой, я подложил под нее полотенце, которое снял со спинки того же кресла. Мелиса на сцене в испанском платье изображала любовь к неповоротливому толстому тенору и еще более толстому баритону, и теперь со мной она брала реванш. Возможно, у нее был любовник или муж, но ей приятней было ебаться со мной. И я благосклонно предоставлял ей свой хуй. Когда я уходил, она не стесняясь начала при мне процесс подмывания под краном душевой кабины. Вместо «до свидания» она сказала: – Антони, через два дня приходите сменить рожок душа. Он капает. – Через два дня на сцене опять шла «Кармен», и я опять после спектакля пришел к ней в индивидуалку уже без инструментов. – Где ваши инструменты? – спросила она. – Душ я починю завтра, – сказал я, обняв ее. – Завтра не надо, – возразила она. – Лучше через три дня. – Я спросил: – Через три дня опять «Кармен»? – Она ответила надменно: – Да, опять. – Я знал, что завтра будет «Тоска», и эту индивидуалку будет занимать сопрано, стройная брюнетка. Оказывается, эта толстая оперная блядь еще и ревновала меня.
Глава 14. И еще одна моя жизнь
Когда я в очередной раз позвонил Глории и спросил, посылает ли она свои резюме в Нью-Йорк, она заявила, что раздумала посылать.
– У меня есть другие каналы, – сказала она. Ее имя уже было известно некоторым крупным фирмам, и рассылать резюме в поисках новой работы было ниже ее достоинства. Она уже получила приглашение от военного министерства в Вашингтоне, вероятно, по протекции ее бывшего мужа, но отказалась от него.
Шла опера «Воцек». Я уже знал от Глории, что эту оперу не следует слушать. Она интересна только музыкантам профессионалам, поскольку сама музыка их не интересует, их интересует и увлекает только техника написания музыки. Все же я честно прослушал первый акт и понял, что Глория права. В нижнем фойе меня поймал за руку мистер Хоген и повел через толпу дефилирующих зрителей к правому коридору. Здесь он молча указал на мокрое пятно на ковровом полу у стены, в которой проходил стояк водопроводных труб. После спектакля я поднялся на второй этаж, где был подход к стояку, отставил в сторону съемную панель, закрывающую стояк. Две трубы простые водопроводные, одна труба горячей воды, толстая труба для пожарных гидрантов, две тонкие трубы питьевой воды. Одна из них текла. Это была незаметная трещина. Следовало заменить этот участок трубы. Я пошел в кладовую. Запасных тонких труб здесь не было. Среди железных соединительных узлов я отыскал двойную нарезную соединительную муфту с отводом тонкого диаметра, подходящего для питьевой трубы. Я снова поднялся на второй этаж. В театре уже никого не было. Я отрезал негодный кусок питьевой трубы, на один торец поставил заглушку, на другом конце сделал нарезку, сварочным аппаратом загнул трубу под нужным углом. На обычной трубе я заменил соединительную муфту двойной муфтой и таким образом, ни мало сумняшеся, подключил питьевую трубку к обычной трубе. Убедившись, что течи больше нет, я поставил стенную панель на место. Спустившись на партерный этаж, я проверил питьевой фонтанчик. Он по-прежнему действовал. Только вода из него лилась не питьевая, а та же самая, что поступала в сливные бачки для слива унитазов.
