на все корки:
— Прежде всего, рыжая харя, считай свои веснушки, а не моих любовников! Во-вторых, подкидыш незаконнорожденный, сначала предъяви метрики, и тогда все узнают, что кто твой отец — неизвестно и что дядя Хенио позже удочерил тебя, золотушную, из жалости. В-третьих, у тебя кривые копыта, а в-четвертых, отдавай королевскую власть, которую ты у меня нахально украла!
Всю эту речь она ей красиво, в стихах выложила.
На этом месте моя супруга, которая пятнадцать лет судится со своей сестрой из-за ковровой оттоманки, оставшейся от родителей, не выдержала и закричала во весь голос:
— Мария! За корону ее и об землю, гестаповку этакую!..
Но Мария Стюарт развела руками и откликнулась такими словами:
— Ничего не поделаешь, что будет, то будет, ждет меня эшафот, но что я этой холере хотела сказать, то я сказала!
И она без чувств падает на землю.
Весь театр плакал и кричал «бис!». Что было дальше, отрубила эта рыжая стерва голову Марии Стюарт или заменила казнь условным наказанием, я не стану рассказывать, а то публике будет неинтересно смотреть драму. А драма первосортная, хотя из жизни капиталистических эксплуататоров.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1956
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Леди Макбет
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Вот, ты сама видишь, Генюха, до чего может хитрая жена довести человека. Захотелось Макбетовне королевской зарплаты, хотя ее муж, как высший войсковой чин, имел неплохой оклад; захотелось ей в короне у соседок под окнами покрутиться, и смотри, что из этого вышло.
Муж военным преступником стал, а она сама с катушек соскочила и, как свеча, среди бела дня в рубашке по городу носится, — этими словами обратился я к Гене во втором акте пьесы некоего Шекспира в Театре Польском, что на Обозной. Моя жена, которая никогда не признает меня правым, с места отбрехалась:
— Во-первых, это не рубашка, а халат из чешского поплина, а во-вторых, не Макбетовна, а ее муж старого короля столовым ножом прикончил.
— Так-то это так, но ведь она его нашпиговала. В конце концов, о чем тут говорить, не только в королевской отрасли такие холеры попадаются. Разве в нашем продовольственном магазине иначе было? Может, не жена толкнула завмага на недостачу? Ну и что? Кто сидит? Муж.
— Что касается покойника короля, не скажу, действительно она эту работу обделала, но спящих солдат Макбет по личному непринужденному желанию собственноручно прикончил. А генеральшу, жену товарища, с четырьмя детьми кто велел потравить, она или он?
— Если речь идет о генеральше, я не дослышал, но солдат он самостоятельно обслужил, чтобы все концы в воду, так что опять выходит, что она виновата.
— Неправда, он.
И так мы всю пьесу препирались о том, кто хуже — Макбет или Макбетовна, и не очень поняли, чем все это кончилось. Во всяком случае, пьеса поучительная и наносит так называемый удар по алкоголизму. Потому что если бы король не был после приема под газом, то он бы услышал, что Макбет подкрадывается к нему с ножом в руке. Это первое, а второе — если бы солдаты не выпили так крепко после дежурства, они бы тоже не пали жертвой.
«Не спи, обворуют», — говорит старопольская пословица. Пьеса «Макбет» нам разъясняет: не глуши спиртное на банкете, а то уснешь и попадешь в политику, а потом проснешься в раю в виде ангелочка с крылышками.
Независимо от этого артисты играли — первый класс, муха не сядет. Макбетик немножко худощавый, молодежный, с модной бородкой. Скромно одет, в фуфайке всю пьесу ходит. Зато Макбетовна на настоящую королеву похожа. В короне двигается, как в самой модной дамской шапочке с пером. Приучена.
Остальной состав тоже доволен своими ролями. Но лучше всех покойнику — королю Швеции. Семейство Макбет еще только на сцене помирает, а он уже давно сидит в Доме актера перед большой бутылкой светлого пива. Ну и чему еще учит нас эта пьеса? Она учит нас тому, что шведы фактически народ бережливый. Дворец королевский, например, у них из прессованных опилок, сбитых деревянными заплатами. Мы это наглядно видим на сцене.
А почему нам эту пьесу представляют? В связи с именинами Шекспира, который все это для нас изложил. И хотя чересчур, как отмечает Геня, обмазал Макбетовну, уже несколько сот лет публика ему кричит «бис», потому что такого детектива теперь уже никто написать не сумеет.
Пробовали, да куда там…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1964
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Коклюш
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Что жена у меня спортивная, не требуется специально распространяться, все хорошо знают, что Геня сплошь и рядом спортом интересуется, будь то Кросс мира, или бокс, или, к примеру, международные молодежные соревнования по музыке на приз имели Шопена в свежеотстроенной Варшавской Филармонии.
Поэтому она мне до тех пор мозги проедала, пока я не достал билетов на последний день третьего этапа этой интересной, как бы это сказать, спортивной дисциплины.
Филармония как филармония, форменно отремонтирована, но только внутри, потому что вход там, как в гастрономе. Раньше входили по главной лестнице с канделябрами, теперь вход сбоку, вроде как через кухню, но, может быть, это для того, чтобы публика чересчур на концерт не лезла, потому что и так невозможно билетов наготовить. Зато в середине, можно сказать, красота. Мраморы, нероны, ковры люкс.
Как мы вошли с Геней и уселись на свои места, удивило нас немножко, что на сцене шесть роялей фигурируют. Мы сразу поняли, что соревнования командные и что каждая народность выставляет по шесть представителей.
Наверху сидят судьи с часами на руках и отмечают время, в которое та или иная команда доставляет к финишу отдельные куски покойника Шопена. Только мы не знали, что будет с похоронным маршем? Не получится ли из него полька-галоп?
Но оказалось, что каждый шопеновец состязался самостоятельно, а роялей столько повезли, чтобы можно было выбрать себе по росту. Разница была только в стульях. Кто выше, тот садится на более высокий, а кто ниже, тот, сами понимаете, на низкий.
Весь конкурс основан на выносливости публики и судей, потому что все выступавшие играли только на большую золотую медаль, и попробуй сообрази, который лучше. Музыка была прекрасная, только чуть-чуть однообразная. Например, похоронный марш, когда его слушаешь в первый раз, нравится безумно, а после четвертого раза уже не так. Приятнее всего короткие отрезки; длинные вызывают в публике невозможный кашель. Вступает кто-нибудь один, а за ним все
