— Кто тут? — спросил офицер, глядя прямо перед собой. — Ты, Ярцев?
— Я, ваше благородие.
— Кто с тобой? Худайбердыев? Кто остался на посту?
— Да нет, ваше благородие: поручик Бежецкий со своими пришли.
— Поручик? — Михайлов не сделал попытки приподняться, только глаза его забегали по сторонам, отыскивая Сашу. — Это вы? Все живы? Где Ламберт?
— Никак нет, — шагнул вперед, чтобы оказаться в поле зрения командира, ответил Саша, знаком приказывая сидевшему у изголовья офицера солдату, баюкающему толстую от бинта руку, подвинуться. — Выжило девять человек. Прапорщик Ламберт ранен, без сознания. И еще трое.
— Остальные… погибли?
— Да. Трое со мной. Я принял решение не оставлять их. Туземцы… Могли надругаться…
— Правильно поступили, поручик. — Офицер все продолжал искать его глазами и никак не мог нащупать, хотя Александр стоял прямо перед ним: молодой человек с ужасом понял, что капитан слеп… — Но вы сказали трое. Где остальные?
— Остальные сгорели в вертолете, — отвел глаза Саша, не в силах видеть незрячего взгляда Михайлова. — Машину удалось посадить, но из-за пробитого бака начался пожар…
— Они пали как герои, — прикрыл глаза капитан. — Распорядитесь отметить их для награждения. Живых — тоже. Я, видимо, не смогу…
— А как у вас? Ведь ваш вертолет не загорелся.
— У нас хуже… — разговор давался офицеру все труднее, на лбу бисером выступил пот, глазные яблоки перекатывались под темной кожей век. — Много погибших… Четверо раненых… На ногах всего трое.
— А Ямщиков?
— Тоже погиб… Он там… Я приказал всех мертвых перенести сюда… И вы своих тоже… Сколько времени? — вдруг твердым голосом спросил Михайлов.
— Э-э… — Саша отвернул рукав и долго пытался понять, что показывают часы. — Половина пятого.
— Утра или вечера?
— Вечера…
— Почему солдаты не в казарме?
— Но… — начал было Бежецкий, но Ярцев дернул его за рукав.
— Бредят они, — прошептал он одними губами. — Я второй раз селкапин вколол, а дальше — боюсь.
— Что с ним? — шепнул в ответ Александр, стараясь не слушать бред капитана, теперь общающегося с какой-то Лизой: было такое впечатление, будто подслушиваешь у чужой двери.
— Спиной о камень, — скрипнул зубами фельдфебель. — Хребет — вдребезги… Хорошо, скамейку с вертолета удалось оторвать, иначе сюда нипочем не дотащили бы. И ослеп, болезный…
Договорить ему не дала раздавшаяся вдалеке стрельба, тут же подхваченная совсем рядом…
12
«Кто эту дурость только придумал, черт его побери!..»
Саша выплюнул совершенно сухой камушек и, по привычке, обтер такие же сухие губы. Все попытки вызвать хотя бы иллюзию слюноотделения были обречены на провал. Откуда взяться слюне у человека, не пившего уже двадцать шесть часов подряд? И все бы ничего, если бы не шум воды, доносящийся из ущелья. Плеск, журчание… Целая река, полная восхитительно прохладной воды, от которой ломит зубы, немеет во рту… Лечь на берегу, прямо на мокрых от брызг камнях, опустить лицо в воду и пить, пить, пить… Пить, пока живот не станет круглым и тугим, как барабан…
Поручик тряхнул головой, прогоняя дремоту. Нельзя спать. А то придет бабай, как говаривала бабушка-покойница, и утащит. Вон они — целая орда бабаев, расположились на другой стороне и даже не прячутся особо. Знают, мерзавцы, что патронов у «руси» всего ничего.
Тяжелый приторный запах разложения пропитывал все вокруг, напрочь перебивая вонь сгоревшего пороха и взрывчатки, еще несколько часов назад казавшуюся неистребимой. На жаре тела погибших раздулись, и пришлось приказать перетащить их подальше от раненых, к самой скале, отвесной стеной возвышавшейся позади «лагеря». Но и оттуда «мертвецкая» отравляла все вокруг, привлекая полчища мух, взявшихся откуда ни возьмись там, где им вроде бы и питаться было нечем. Или они просто ждали своего часа? Армия Люцифера…
Чтобы отвлечься, Бежецкий поймал на мушку беспечно высунувшуюся из-за камня фигуру в грязно-буром халате и нежно тронул подушечкой пальца спусковой крючок.
— Бах, — прошелестел он сухими губами: жаль было тратить патрон на неверную цель, да и далековато. Вот если бы винтовка, пусть даже без оптики…
— Далеко, — пробормотал неслышно подползший Ратников: и как ему удается передвигаться, не потревожив ни единого камушка? — Винтарь бы…
— Если бы да кабы… — горько усмехнулся потрескавшимися губами поручик, опуская ствол автомата на камень: солдат будто подслушал его мысли.
— Ярцев только что помер, — без предисловий буркнул фельдфебель, переворачиваясь на спину. — Преставился раб Божий Илья.
Саша бессильно сжал кулаки: это уже третий раненый, скончавшийся здесь, в осаде, без медицинской помощи. Да и вряд ли помог бы медик, даже окажись он рядом: при потере крови необходимо обильное питье, которого нет. Последние капли воды закончились шесть часов назад. Почти все раненые понемногу впали в кому, а еще пара-тройка часов без воды убьет их.
— Худайбердыев волосы там рвет, — бесстрастно продолжал фельдфебель. — Дружны они были очень. Ребята даже подшучивали…
— Что же делать, — оборвал готовую сорваться с уст солдата непристойность поручик: здесь, рядом с еще не погребенными по православному чину мертвецами, это казалось кощунством. — Вы опытный солдат, подскажите.
После всего того, что сделал фельдфебель, Александр не мог обращаться на «ты» к этому русскому мужику, годящемуся ему если не в отцы, то в дяди точно. Не поворачивался язык.
— Солнышко заходит, — посмотрел в небо Ратников, будто не слыша офицера. — Часок-другой, и стемнеет…
— Вы это к чему? — не понял молодой человек.
— Да все к тому же, — закинул руки за голову, устраиваясь поудобнее, солдат. — Темно станет, бачи кулеш свой станут варить, Аллаха славить… Глядеть за нами будут вполглаза — куда мы отсюда, с каланчи этой, денемся?…
— Что за прибаутки? — начал сердиться Саша. — Говорите по существу, фельдфебель.
— Я и говорю по существу… Схожу я за водицей, ваше благородие. Сил нет смотреть, как раненые помирают. Да и мы, целенькие, скоро от жажды с глузда съедем…
Бежецкий смотрел на лежащего с закрытыми глазами солдата с недоверием.
— Вы с ума сошли… До воды не добраться.
— Почему это? — поинтересовался Ратников, не поднимая век.
— Да там весь склон простреливается! Вам и половины пути проделать не дадут! Я запрещаю…
— Ну, положим, простреливается он днем, — возразил фельдфебель. — А ночью туземцы воевать не большие мастаки… Да и закон их магометанский велит все дела при свете дня творить, что добрые, что всякие… А что, — открыл он глаза и в упор взглянул на офицера, едва сдержавшегося, чтобы не отвести глаза, — лучше будет, если мы тут все от жажды передохнем? И раненые — первыми. Поручик вон наш совсем плох. И капитан…
— Но…
— Ладно бы хоть воды под боком не было… Попадал я в такие передряги. Да вон же она, — указал лежащий через плечо большим пальцем с въевшейся намертво пороховой копотью за каменный «бруствер». — Слышите, журчит?
— Но… — сглотнул впустую офицер, против воли представив себе ледяную струю, льющуюся в горло.
— Да все одно я пойду, — спокойно сказал Ратников. — Главное, фляжки чем-нибудь мягким обмотать, чтобы не стучали по камням. А уж ползать-то я умею…
Он по- кошачьи, разом перевернулся на живот и бесшумно канул в тени высокого утеса, козырьком нависающего над «лежкой» Бежецкого…
* * *
— Ну, пошел я, — просто сказал фельдфебель, обернув к поручику лицо, неразличимое в темноте — специально вымазал сажей лицо и руки. — Не поминайте лихом…
Александр не нашел что ответить и только сжал рукой литое плечо «пластуна». В первый раз в жизни довелось посылать ему человека на верную смерть. И пусть тот шел на это не против своей воли, на душе поручика все равно скребли кошки.
«Соберись, тряпка! — уговаривал он себя. — Неужели, выбирая себе профессию, ты надеялся обойтись без этого?»
Фляги для опасного предприятия подбирали из «выморочного» имущества, чтобы не будить без причины надежду у истомившихся людей. Ратников придирчиво отобрал полдюжины добротных алюминиевых «литровок», собственноручно, не доверяя никому, обернул их поверх обтягивающей металл ткани использованными бинтами и полосами разорванной нательной рубахи.
— Чтоб не выдали, паразитки, — пояснил он внимательно наблюдающему за его манипуляциями поручику. — Звук ночью в горах ох-ох как далеко разносится. И речка не помешает. А у горцев этих уши — как у собак.
Сосуды были аккуратно сложены в солдатский «сидор». Автомат фельдфебель решил не брать, обойдясь табельным капитанским «федоровым» и острым как бритва финским ножом.
