Погодите-ка, а что это за хрень?
Салфетка. Она держит салфетку. Ту самую салфетку.
С договором.
Я выхватываю бумажку у жены и мысленно даю себе подзатыльник за то, что не перепрятал ее, когда расставлял у кровати наши тумбочки. Кэт наверняка перепутала и влезла в мою, чтобы взять крем из кучи своих тюбиков, а нашла это.
— Ничего особенного. — Я запихиваю бумагу в задний карман брюк. Глаза Кэтлин как две огромных планеты, полных горя. Она бьет меня в грудь, закрывает рукой рот. Ее лицо искажается от боли.
— Вы заключили сделку?
— Я ей не нужен, — говорю я. Непроизвольная реакция и глупейший способ оправдаться перед новобрачной женой, которая, кстати, на сносях.
Но умом понимаю, что это самый эффективный способ убедить ее, что салфетка ничего не значит.
И это, безусловно, огромная проблема.
Салфетка ничего не значит, но не потому, что Рори свалила на другой континент спать с другими парнями, снимать их на камеру и писать на обратной стороне фотографий, насколько они ужасны в постели, в жизни и в светских беседах. (Тут я, конечно, утрирую.)
Салфетка ничего не значит, потому что моя подруга детства, а теперь любовница и жена скоро родит мне ребенка.
Да, осел. Жена.
Я подхожу к своей жене. К своей терпеливой, святой супруге, которая на протяжении нескольких месяцев стонала и принимала как данность, что в постели я снова и снова называю ее чужим именем.
— Мы оба забыли о прошлом. А с тобой, если ты не заметила, мы женаты.
Я хватаю ее за руки и притягиваю к себе.
Кэт отпихивает меня.
— Выкинь ее, — рявкает она.
Я невесело усмехаюсь.
— Что?
— Не прикидывайся глухим, Мал. Выкинь эту чертову вещь. Ее вообще не должно быть в доме. Поверить не могу.
Поверить она не может?
А я могу? После того, как она трахнула меня, пока я был мертвецки пьян и ничего не соображал? После того, как вынудила меня лишить ее девственности и возвращалась за добавкой, изо дня в день упрашивая не натягивать презерватив?
После того, как позвонила маме, обработала ее и Бриджет надавить на меня с этой свадьбой, убедила маму и Элейн съехаться?
Но я не настолько туп, чтобы устраивать грандиозную ссору в день свадьбы.
Поэтому просто улыбаюсь.
— Это всего лишь дурацкое воспоминание. Я засуну салфетку в фотоальбом. Ты больше ее не увидишь, и мы обо всем забудем.
— Да ты, нахрен, издеваешься?
Опять это слово.
— Кики…
— Мал, — передразнивает Кэт, — меня достало, что все прощают тебя из-за твоих чертовых магических чар. Ты увиливаешь.
— Я не увиливаю. Я просто отказываю тебе в просьбе.
— Подонок, вот ты кто.
— Тоже верно, — парирую я.
Мне не оспорить ее слова. Именно подонком я себя и чувствую. Но и Кэт не святоша, какой сейчас прикидывается.
Кэт подлетает ко мне и дает пощечину.
Я чувствую обжигающую боль на скуле. Сжимаю зубы. Интуиция подсказывает, что я веду себя как упрямый сукин сын, что мне и правда пора выкинуть эту чертову вещь. Салфетка ничего не значит. Ничего не значит с того дня, как Рори сказала: «Прощай». А даже если бы и не сказала, то ее письмо не оставило сомнений.
А теперь давайте поиграем в адвоката дьявола и упомянем, что есть доля сомнений, что с ее стороны не все кончено.
Давайте представим, что мы снова встретимся, года через четыре, потому что у судьбы странное, извращенное чувство юмора.
Давайте представим, что Рори больше не сучка из ада и решает выполнить условия договора.
Что тогда? Я брошу маленького Глена, Кэтлин и всю свою семью, которая точно отречется от меня, если я сбегу с этой янки и заживу долго и счастливо с девушкой, которая избавилась от моего ребенка, не обсудив предварительно со мной?
Я иду на кухню, слыша, как Кэтлин шлепает по полу босыми ногами. Останавливаюсь у мусорного ведра, вынимаю из кармана салфетку и сминаю ее, собираясь выкинуть вместе с глупыми воспоминания о Рори.
Я держу салфетку над ведром, сжимая так сильно, что трясется рука.
Выкидывай уже. Да что с тобой такое?
— Давай! — орет Кики.
Я смотрю на свой кулак, на мусорное ведро, снова на кулак, поднимаю глаза к потолку и судорожно вздыхаю.
Да пошла ты, Рори.
Я резко отвожу руку, а другой дергаю себя за волосы. Не выходит.
Я не замечаю, как Кэт засовывает ноги в туфли, но прихожу в себя, услышав хлопок двери. Тут же мчусь за ней. Уже поздно, темно, холодно.
Кэт садится в мою машину, заводит ее, разворачивается и выезжает на основную дорогу. Я бегу за ней и крича прошу остановиться. Но оттого она только сильнее вжимает ногу в педаль, чтобы побыстрее от меня избавиться.
Мчась за своей машиной, за своей женой, за будущим, я подумываю остановиться. В зеркале заднего обзора я вижу, что она не в себе. Кэт трясется и так сильно плачет, что я удивлен, как она вообще что-то видит. Может, если перестану за ней гнаться, она остановит машину.
Может, если перестанешь за ней гнаться, она наконец поймет, что ты недвусмысленно ей демонстрировал: ее сестра всегда будет любовью всей твоей жизни, а Кэт всего лишь утешительный приз.
Я ускоряюсь, чувствуя, как по горлу поднимается желчь. Пытаюсь позвонить Кэт, на ходу возясь с телефоном, но она не берет трубку.
Ответь, ответь, ответь.
Не снижая скорость, Кики направляется прямиком к оживленному перекрестку. Не знаю, понимает ли она, что творит. Она не справляется с управлением. Глаза щиплет, сердце бьется о грудную клетку, а я тупой ублюдок, который поплатится за свою глупую фантазию.
Все происходит как в замедленной съемке.
Кэтлин пропускает знак «стоп» в конце дороги.
Слева от нее появляется грузовик с рекламой замороженного мяса на фургоне.
Металл ударяется о металл.
Громкий удар.
Тишина.
Тишина.
Слишком тихо.
От появившегося в воздухе запаха я начинаю задыхаться. Металлический запах крови, обгорелой плоти и конца моей жизни.
Я подбегаю к раскуроченной машине и пытаюсь открыть дверь со стороны водителя, но металл такой горячий, что его не коснуться, всюду валит густой дым. Водитель грузовика вылезает из машины, держась за правую ногу.
Это Шон.
Боже, это же Шон.
На вид он трезвый — конечно, ведь на свадьбе не взял в рот ни капли, потому что сегодня у него смена. Он в истерике, водит ладонью по взъерошенным волосам, у него стучат зубы.
Он подбегает ко мне.
— Господи. Я ее не видел. Она вылетела из ниоткуда.
Он прав. Это не его вина. Она действительно вылетела из ниоткуда. Но почему Шон? Почему он? И почему сейчас я до абсурдности зол?
— Она в порядке? — прямиком спрашивает Шон.
— Ребенок, — охаю я, оборачиваю руку рубашкой и резко открываю дверь. Даже через ткань чувствую жжение. — Вызови скорую.
— Она выглядит мертвой, — очевидно в шоке, выпаливает он. — Я не могу сесть в тюрьму. Я не хочу в тюрьму. Господи.
Вот о чем он сейчас думает? О том, что загремит за решетку? Жизнь Кэтлин кончена. Моя тоже. И ребенка. Пожалуйста, пожалуйста, пусть ребенок будет жив.
Мне так много нужно сказать.
Я молчу.
Шон поворачивается и смотрит на меня. Он бледный как призрак.
— Этого бы не случилось, если бы она встречалась со мной. Мал, ты подвел ее. Это ты сделал. Виноват ты один.
***
Кэтлин мертва.
А ребенок нет.
— Почти на волосок от гибели, мистер Доэрти. Вы счастливчик, — говорят врачи.
«Да, — фыркаю я. — Чертов счастливчик».
Я смотрю на крошечное фиолетовое тельце. Я не плачу только потому, что нужно нести ответственность за другого человечка.
Прости, маленькая. Мне ужасно жаль.
Кэтлин ошибалась с самого начала.
Это не мальчик.
Это девочка, и она похожа на нас обоих.
Когда я смотрю на нее, то в голову лезут мысли не о том, что я приобрел или потерял за последний год.
