пружинисто прошелся по комнате. Вернулся к ней, резким рывком разодрал платье от ворота до подола. Увидел вторую пару грудей, не удостоенную бюстгальтером, присвистнул. Женщина продолжала сидеть, заинтересованно глядя.
– Интересные сиськи носила буржуазия, – проговорил, сладив с оторопью. Рванул платье на себя. Повертел трофей в руках. Разорвал на ленты. Сказал вслух задумчиво:
– Куда бы тебя привязать?..
Вдруг рассмеявшись заразительно, стал рассказывать:
– Знаешь, Гена, у нас в России, анекдот такой есть. Поймал, значит, заяц лису на кладбище, – а ты ведь лиса, ой, лиса, – и стал к кресту могильному привязывать. Лиса встревожилась, спрашивает:
– Ты, что, хочешь меня распять?
– Нет, раз десять! – ответил заяц.
Генриетта юмора не поняла.
– Ну, понимаешь, по-русски «распять» звучит так же, как «раз пять».
– Пошлый анекдот. А что касается счета, думаю, вы до двух не досчитаете, хотя и много говорите.
– Смотря что стану считать. Если твои косточки – до двухсот дойду. Однако хватит разговоров. Пожалуй, я тебя к столу привяжу, больше некуда а то.
Жеглов подошел к обеденному столу, стоявшему у стены под картиной, на которой напряженно целовалась обнаженная парочка, вытащил его на середину комнаты, взял женщину на руки, – та жеманно прижалась, – водрузил на стол, снял чулки и туфельки, напевая:
– Конец простой – хоть необычный, но досадный:Какой-то грек нашел Кассандрину обитель, —И начал пользоваться ей, не как Кассандрой,А как простой и ненасытный победитель, —
привязал руки-ноги к ножкам. Затем постоял, оценивая свой труд. Генриетта тем временем думала, из каких соображений этот человек в своем речитативе упомянул греков и Кассандру. Не узнал ли он чего о ее Подземном Мире, о мире Астарты-Афродиты? Нет, пожалуй, нет.
– Ну и как вам? Удобно? – спросил Жеглов тем временем участливо.
– Было бы вам удобно, – сверкнула в ее глазах скабрезная искорка. Если она и страшилась чего, так это того, что этот новый русский не превзойдет старого, не превзойдет Мартена. Тогда, может быть, ей станет скучно, и вечер станет зряшным.
– Обо мне не беспокойтесь, – махнул рукой. – Как-нибудь слажу.
– В таком случае, если вам не трудно, подложите мне под голову подушку.
– Ту, с дивана? – посмотрел на последний, усеянный разного рода подушечками.
– Нет, принесите из спальной.
– Понимаю! – подмигнул, и скоро кокетливая подушка с кружевной оторочкой позволяла женщине наблюдать за прошеным мучителем без напряжения. Тот к тому времени попивал коньяк, рассматривая подошвы ее ступней, удивительно розовые для зрелой женщины.
– Думаю, инсталляция созрела, – сказал, допив. – Теперь дело за инструментами.
– Иголки в серванте, в круглой коробочке.
– Спасибо, я потом посмотрю. У вас в доме имеется что-нибудь вроде кухоньки?
– Вы проголодались?!
– Нет. Но там наверняка есть разделочный нож, чесночный пресс или что-нибудь вроде.
– Если вы нанесете мне тяжкие телесные повреждения, то остаток жизни проведете в смирительной рубашке, будьте уверены, – поджала губки.
– Да нет, какие там телесные повреждения, я чуть-чуть. Вы что, не отметили, что в нашем представлении не хватает динамики и резких звуков, экшена, как сейчас говорят?
– Кухня там, – указала подбородком.
Подошел к столу. Выпил рюмку. Ушел, закусывая пластиком сыра. Вернулся ни с чем. Довольный. Встал у стола. Показал женщине кулак. Сказал, подленько улыбаясь:
– Догадайся с трех раз, что в нем?
– Знаете, уважаемый инквизитор, я уже начала скучать, – сказала правду.
– В нем таракан, большой таракан. Я положу его вам в трусики.
Подмигнув, молниеносным движением боксера сунул кулак в обещанное место, разжал пальцы. Насекомое, оказавшись в кудрявом лесу, нервно задвигало всеми шестью ногами. Генриетта завизжала, задергалась. Стол заходил ходуном.
– Как вы болезненно воспринимаете это маленькое насекомое… – вынул руку, прошелся ладонью по животику. – Боитесь, заползет в половую щель? Вряд ли. Хотя, кто знает, может, он самец.
Женщина зарыдала. В бане звонко уронили тазик на мраморный пол.
– Выньте, его выньте, умоляю! – попросила сдавленно, попросила, ненавидя Жерфаньона (последний, давно приложивший ухо к стене, услышал эти слова и немало озадачился).
– Я там еще кусочек сыра в мышеловку положил, думаю, кульминации нашей драмы долго ждать не придется.
Генриетта замолчала, расширившиеся ее глаза смотрели на кухонную дверь. Раздался резкий щелчок. Мышеловка сработала.
– Шустро! – расцвел Жеглов. – Вы пока тут пообщайтесь с насекомым, а я за мышкой сбегаю.
Ушел на кухню, сделав крюк к столику с коньяком. Вернулся с мышеловкой – в ней бесновалась серая мышь.
– Ух, ты какая! В трусики хочешь? Нет уж! Сначала – прелюдия. С нежными поцелуями, трогательными прикосновениями, и прикусыванием мочки нежного ушка.
Сунул руку в мышеловку. Вскрикнув, мигом вынул. Посмотрел на подушечку среднего пальца. На крапинки крови.
– Да ты не мышь, сученок! – воскликнул удивлено. – Ты, оказывается, крыса, то есть крысенок!
Вытерев кровь о скатерть, покрывавшую стол, посмотрел на Генриетту с неподдельным сочувствием:
– Вот это ты попала!..
Женщина обезумела. Пыталась кричать, но горло, схваченное спазмами, выдавало клекот. Он продолжал юродствовать: достал таки крысу, взял за хвост, поднес к ее лицу, запел драматическим голосом:
Услышьте нас на суше —Наш крик все глуше, глуше, —И ужас режет душиНапополам…
Генриетта затихла, затравленные ее глаза обречено смотрели на дергавшуюся крысу.
– Ну, что, будем сотрудничать со следствием? – поднес животное к самому лицу.
Она закивала. – Да-да-да!
– А говорила: иголки, плетка, побои. Нет, это маловысокохудожественно, как говорил наш выдающийся писатель Зощенко. Ты как в себя будешь приходить? На столе или за столом?
– За столом, – сказала она.
– Хорошо. Но руки я тебе свяжу. На всякий случай, чтоб поделом не зарезала.
Через десять минут Генриетта сидела за столом в красном облегающем платье и красной же шляпке – их Жеглов нашел в гардеробе. Руки ее были связаны в запястьях.
10. Все смогла пережить
– Вы жестоки, – сказала она, выпив с руки Жеглова коньяку.
– Цель оправдывает средства. К тому же я предполагаю, что вы заслуживаете большего, может быть, даже гильотины. Как там звали вашу королеву, которой головку снесли? Не Генриеттой случаем?
– Чепуха. У нас нет смертной казни. Ее звали Марией Антуанеттой. Дайте мне сыру, – мысли женщины бегали как мыши в клетке.
Жеглов дал. Она съела ломтик. Он сказал, радуясь, что пьян в самую меру:
– Обожаю кормить с рук. Еще чего-нибудь?
– Я съела бы мяса. Большой кусок.
– Это потом. Я пожарю вам с кровью. Нашу мышку.
– А вы мне понравились. Люблю людей, идущих напролом. Сейчас мало таких.
– Хорошо, что вдовавсе смогла пережить,пожалела меняи взяла к себе жить, —
пропел Жеглов.
– Вы все поете и поете. Вы что, певец?
– Я и певец, и артист, и, как оказалось, еще и мастер заплечного жанра. Вот только жизнь вкривь и вкось…
– Наркотики? Водка? Женщины? – спросила с живым интересом.
– И наркотики, и водка, и я сам.
– Что сам?
– Да понимаешь, среди людей живем. Всем нравишься, все друзья, а сам себе не нравишься и не друг.
– Профессор все поправит. Доверьтесь ему.
– Ну-ну. Доверишься ему, а он выпотрошит. Зачем ему моя рыхлая печень? Сердце с рубцами? Удивляюсь.
– Чушь. Что такое эвтаназия, знаете?
– Знаю. Это когда больных убивают из жалости. Что, Мегре и Пуаро были смертельно больны?
– Да. В нашу клинику переводят лишь смертельно больных. Потому и говорят, что она ближе к небу, чем любая другая. И Перен делает все, чтобы они умерли счастливыми. С их разрешения, разумеется.
– И Делу был смертельно болен?
– Да. У него была альтернатива. Умереть через год в нетерпимых муках как Марта Эмбер, страдавшая так громко, что весь Эльсинор вымаливал ей смерть у Господа, или…
– Вас позабавить своей кончиной.
– Он получил все, что хотел, – нахмурилась.
– Что именно?
– Свободу. И мы терпели.
– Что вы терпели?
– Рассказать по буквам?
– Нет, по слогам.
– Хорошо. Год назад профессор сказал Мартену, что болезнь его остановить не удалось, и через шесть или семь месяцев он умрет в адских муках. И потому он хотел бы ему хоть чем-то помочь…
Жеглов криво улыбнулся, сказал:
– На это Лу усмехнулся и спросил: – Чем помочь? Гильотиной?
– Нет. Инъекцией в предплечье, как только это начнется, – ответил ему профессор, – продолжила Генриетта свое повествование. – Неделю вам будет хорошо, как полному сил юноше. Вы обо всем забудете, а по истечении ее почиете во сне.
