15
К полуночи к штабу капитана Гродова доставил один из трех разъездных мотоциклов, которые теперь постоянно дежурили в небольшом, из какой-то пристройки переоборудованном гараже.
Самая короткая в году ночь выдалась на удивление лунной и тихой. Река, плавни, подковообразно охватывавшая небольшой портовый городок степь – все словно бы замерло в ожидании пришествия чего-то необычно, непознанного, страшного. Ни тебе гула моторов, ни корабельных гудков, ни крика ночных птиц; даже лягушачьи хоры, которые обычно донимали десантников, временно расположившихся на окраине города, в полуаварийном складском помещении, предоставленном флотилии местным судоремонтным заводом, теперь почему-то безмолвствовали.
Город тоже казался вымершим: ни влюбленных парочек, ни света уличного фонаря или хотя бы огонька в окне. С первого дня появления в Измаиле этот город показался Гродову слишком грязным, пыльным и патриархально провинциальным. К тому же накрытые турецкой черепицей домишки, а также узкие, немощенные кривые улочки да развалины османской крепости придавали городу некий налет азиатчины, а в людные дни делали его похожим на огромный восточный базар, где в каждом дворе торгуют вином, брынзой да набитыми всевозможной начинкой пирожками.
И только огромная синюшная луна предательски зависла над рекой, убийственно демаскируя и портовые причалы, и пыльные улочки города, и стоянки военных катеров.
Комендант флагманского командного пункта тут же выделил ему одну из двухъярусных коек, установленных в казарменном отсеке, но Гродов сразу же обратил внимание, что ни одна койка не занята. Как оказалось, все прибывшие офицеры расположились кто в здании штаба, где по-прежнему оставались командующий и штабисты, а кто в саду, за длинным столом под камышовым навесом. Все они томились ожиданием и бездельем. И только связисты наземного и подземного штабов без конца принимали сообщения от разведчиков и наблюдательных постов. Притом что каждые пятнадцать минут все они сообщали одно и то же: «На западном берегу – тишина. Никаких особых передвижений не замечено. Вражеские суда не появляются».
В начале второго ночи Гродов решил не искушать свою силу воли, спустился в бункер и, не раздеваясь и даже не снимая сапог, прилег на застеленную серым одеялом кровать. Уже засыпая, он мысленно увидел себя на берегу моря, у командного пункта береговой батареи. Своей… батареи! Вспоминают ли там о нем? Возможно, и вспоминают, если только успели привыкнуть к нему.
«И вообще, что произошло, с какого перепуга все эти сантименты? – одернул себя Дмитрий. – Что за девичьи волнения: вспоминают – не вспоминают?! Ты еще начни выяснять, не жалеют ли о том, что ты их оставил. Кто ты для них, в конце концов, такой? Непонятно откуда возник и непонятно куда и насколько исчез. Лиханов – другое дело. Тот – свой, батарейный. Если уж совсем по справедливости, то именно его и следовало бы назначать комбатом».
Однако во сне он видел себя не на батарее, а в небольшом заливе, том самом, в котором они прощально и тем не менее так счастливо плескались перед его отбытием на Дунай с Валерией Лозовской. Он видел перед собой улыбку Валерии, почти физически ощущал близость ее тела и даже наслаждался нежностью поцелуя, ощущая при этом солоноватость ее губ, сливающуюся с солоноватостью морской волны.
Как раз в те мгновения, когда близость девушки казалось Дмитрию особенно, почти предельно ощутимой, с кровати его сбросила резкая трель звонка, вместе с которым на стене замигал сигнальный плафон, где кровавой краской было начертано «Тревога».
Первое, к чему капитан прислушался, как только оказался на ногах, – не доносятся ли до слуха гул самолетов и взрывы снарядов. Однако вместе с трелью электрозвонка наступила тишина, прерываемая лишь топотом ног и голосом адъютанта командующего, который призывал всем собраться в кают-компании флагманского командного пункта. И кабинетом командующего, и кают-компанией здесь служила соединенная с подвалом подземная катакомбная выработка, в которой еще несколько дней назад плотники смастерили длинный стол, с одной стороны увенчанный рабочей «конторкой» контр-адмирала, и занесли туда невесть откуда добытые стулья.
Впрочем, никто не садился, все ждали появления командующего флотилией и начальника штаба. Гродов прошелся взглядом по лицам собравшихся: почти все они, за исключением трех-четырех офицеров, были знакомы ему по недавнему совещанию у контр-адмирала. В то же время не было командиров килийской и ренийской групп бронекатеров, а также командира истребительной эскадрильи капитана Коробицына. Командующий справедливо решил, что они нужнее были сейчас в своих подразделениях, до базирования которых в случае нападения они могли и не добраться или же прибыть туда с непозволительным опозданием.
– Только что телеграфным сообщением из Москвы поступил приказ Народного Комиссара обороны, – еще на ходу, чтобы не терять времени, объявил Абрамов, занимая свое место за столом. И садиться не предложил. – Зачитываю: «Совершенно секретно. Военным советам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского военных округов, Народному Комиссару Военно-Морского Флота.
Первое. В течение 22–23-го шестого сорок первого года возможно внезапное нападение немцев на фронтах Ленинградского, Прибалтийского особого, Киевского особого, Одесского военных округов. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.
Второе. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.
Третье. Приказываю:
а) в течение ночи на 22.6. 41-го года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22.6. 41-го года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и общевойсковую, тщательно ее замаскировав;
в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.
Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков».
С минуту в кают-компании царила не гнетущая, а какая-то приподнятая тишина. Свершилось то, чего все предчувствовали. Свершалось самое страшное, чего только можно было ожидать, – начиналась война. Но разве не такого исхода они, военные, в конечном итоге, ждали? Не к нему ли готовились?
– Вот и свершилось, – первым очнулся начальник противовоздушной обороны дунайского участка границы полковник Матвеев. – Это же штабная дикость какая-то – так долго испытывать нервы друг друга!
– Чему радуемся, полковник? – попытался пристыдить его Просянов.
– Определенности, комендант, определенности. Если ее нет – это уже не служба, а штабная дикость какая-то.
– Обращаю внимание офицеров флотилии, – не стал вмешиваться в их словесную дуэль командующий, – что на документе пометка: «Отправлено 22 июня 1941 года в 2 часа 25 минут». Отмечу также, что вчера, около 23 часов, сухопутные войска Одесского округа получили распоряжение начальника штаба генерал-майора Захарова, согласно которому воинские части были подняты по тревоге, выведены из населенных пунктов и заняли или, по крайней мере, должны были занять свои районы согласно боевому предписанию[48].
В наступившей гробовой тишине командующий взглянул на часы. Все остальные офицеры последовали его примеру и тут же ужаснулись: два часа сорок минут, по существу, утра двадцать второго июня.
– Согласен, – мрачно и сурово произнес контр-адмирал, – что и текст этого слишком запоздалого приказа, и время его отправки в войска вызывает несколько принципиальных вопросов к нашему высшему командованию. Причем вопросов вполне обоснованных, а потому справедливых.
– Потому и говорю: штабная дикость какая-то получается, – вновь вполголоса изрек Матвеев, однако на сей раз никто из офицеров всерьез не отреагировал на эту «фразочку» начальника противовоздушной обороны. Кроме разве что начальника особого отдела флотилии капитана второго ранга Дукова, который смерил полковника профессионально уничижительным взглядом. Однако сути напряженного молчания командиров это уже не меняло.
Сам командующий на несколько мгновений задумался настолько глубоко, что, казалось, непозволительно «выпал» из потока реального времени и сознания, но вскоре внешне и внутренне взбодрился:
– А не станем мы задаваться этими вопросами, полковник Матвеев, поскольку это бессмысленная трата времени, которое понадобится нам, чтобы выполнять то, что этим вот приказом, – потряс он в воздухе свитком бумаг, – предписано. Вы слышите меня: приказом.
