он после за тобой придет, – сказав это, Горик замолчал. Рунд хотела поблагодарить его в ответ, но слова комом стали поперек горла. Подождав немного, здоровяк вышел, и с тех пор ни он, ни король, ни кто-либо другой сюда не приходил.
Скудная еда, которую ей выдали, давно закончилась. Хлеб, вода и склизкая каша. Совсем как в старые времена, когда ее хозяевами были тацианцы. Рунд обгрызла все пальцы на руках – привычка, от которой отучили в Паучьей крепости. Как видно, ненадолго.
В пещере было темно. Пару раз Рунд подходила и трясла решетку, но на ее крики так никто и не появился. Не будь здесь Бёва, она бы сошла с ума. Тот, конечно, не разговаривал, но от мысли, что рядом с ней находится кто-то живой, Рунд становилось спокойнее.
Падая в расщелину между сном и явью, Рунд видела кошмары. Кровь на снегу под сумрачным небом, огни горящих в тумане свечей и тени, мелькающие среди деревьев. Митрим не жаловал Рунд как наяву, так и в дреме, где старые боги, обретя плоть, распинали ее на алтарях. Камни, давно поросшие мхом, в видениях были чисты и покрыты старыми письменами. Но самым мерзким было то, что Рунд сама шла к ним. Ощупывала пальцами каждый каменный выступ, каждую трещину, худые лопатки упирались в скользкую плиту, пока чужие холодные руки вырезали узоры на ее теле. Рунд давно привыкла к боли, но здесь та была особенной – жгучей, острой, выедающей плоть.
Зато там, во снах, Рунд видела мир двумя глазами.
Дернувшись, Рунд вынырнула из сонного марева и на ощупь отыскала сгинувшее во тьме одеяло. Тонкое, оно с трудом согревало, но Рунд решила – лучше такое, чем совсем ничего. За время, проведенное в пещере, она пообвыклась и даже запомнила, где находится отхожее ведро. Воняло – аж слезилось в глазу. Но опять же куда хуже пришлось бы вовсе без него.
Бёв продолжал бросать камни в стену, и Рунд закричала, заранее зная, что не получит ответа:
– Лучше ударься своей головой, раз и навсегда!
Внезапно стук прекратился. Вместо этого раздалось шарканье, как будто Бёв поднялся и теперь ходил туда-сюда по камере.
– Надо же, как ты запела. – Голос у Бёва от долгого молчания сел и охрип, но говорил он спокойно и даже весело. – Думаешь, они тебя пощадили, а меня будут пытать? Как бы не так. Что случится, если им станет известно, на что ты способна? Оракул, как же. Ха-ха-ха! – Бёв зашелся в припадке лающего смеха. – Ты убила невинного ребенка. Что будет с тобой, когда они об этом узнают?
– И откуда, интересно? – Рунд старалась голосом не выдать страха и сжала дрожащие руки. – Ты расскажешь им, верно?
– Ну, не сразу. Я подумаю, что смогу получить за такие ценные сведения.
– Ты сам заставил меня утопить младенца. – Рунд закусила губу, сдерживая гнев. – А теперь хочешь отделаться и оставить свои руки чистыми?
Видимо, решив, что сказал достаточно, Бёв замолчал. Шарк-шарк, шарк-шарк. Ему досталось, конечно, куда больше, чем Рунд, и вряд ли кто-то позаботился о его одежде и еде. Поймав себя на мысли, что ей жаль Бёва, Рунд отвесила самой себе пощечину и, натянув на продрогшие плечи одеяло, свернулась на соломенной подстилке.
На этот раз ей привиделось ристалище. Осень, короткая и дождливая, в том году пришла раньше срока. И сразу же разразилась ливнями – от дурной погоды болела голова, сырость проникла в крепость, вода затопила подвалы с припасами. Но худшим, конечно же, казалось Наниц – испытание, которого Рунд боялась, приближалось с каждым днем. Наступало, стирая последние крохи радости. В казарме поселился сумрак, и свечи, выданные на месяц, разошлись за две недели. Гатру поколотил их палками, а Дацин, всегда сварливая, внезапно расщедрилась и позволила Рунд ночевать в лекарской башне. Засыпалось среди запахов разнотравья тяжело, и поутру голову водило, как от макового дурмана. Дацин обитала в окружении склянок с плавающими в них пальцами, глазами и зародышами. Спать пришлось на сундуке, укрывшись застиранной простыней. Зато старуха всегда растапливала камин и позволяла читать по ночам.
– Хороший лекарь может уснуть когда угодно, а лучший – когда угодно проснуться, – говорила Дацин.
Кто-то постоянно стенал и вскрикивал во сне – здесь, в Паучьей крепости, обитали два гарнизона войск императора. Наемники, они участвовали во множестве битв на чужой земле, а на свою приносили только кровоточащие раны. Здесь разрешались от бремени женщины из окрестных поселений. Робкие, молчаливые, они даже во время родов старались мало шуметь. Рунд, помогавшая им и утопавшая в чужой крови, поначалу пугалась больше рожениц. А потом привыкла.
Дацин спасла ее от сырости, но не могла укрыть от Наниц. Поэтому, когда назначенный день настал, старуха на рассвете растолкала ее клюкой и подгоняла до тех пор, пока Рунд не оказалась под моросящим осенним дождем.
Глинистую почву развезло, и она противно чавкала под ногами. Вместо сандалий им выдали ботинки из жесткой свиной кожи, но радости от этого было мало. Пальцы из-за обувки опухли и стерлись до мяса. Хромая и пытаясь удержать как палку, так и бьющееся от страха сердце, Рунд поплелась на поле. Идти пришлось долго, и плащ отяжелел от влаги, а отросшие волосы прилипли ко лбу. Там, среди жухлой травы, ее ждали другие подростки – встав в круг, они тихо переговаривались. На Рунд не обратили никакого внимания. Только Бёв улыбнулся и подвинулся, уступая свое место. Они сдружились, хотя Рунд и не понимала, чем могла привлечь парня-надзирателя. Тощая, с изувеченным лицом, нелюдимая и молчаливая, Рунд не нравилась даже самой себе.
Четырнадцать будущих тахери, и один из них – лишний. Во рту Рунд пересохло, к горлу подкатила тошнота. Тусклое небо хмурилось неповоротливыми тучами. Ветер, бушевавший ночью, стих, только примял всклокоченный мертвый ковыль. Изредка над их головами проносились птицы, и Рунд все казалось ненастоящим. Словно она очутилась в одном из своих бредовых снов.
Кто-то схватил ее за локоть и, обернувшись, Рунд увидела Гатру. Наставник вцепился в нее пальцами, и на обгоревшем лице его блуждала улыбка.
– Ну что, боишься?
Лгать не имело смысла, и Рунд просто кивнула. Гатру удовлетворенно хмыкнул и похромал в центр круга. Сегодня вместо палки он нес меч – настоящий, выкованный в кузнечном дворе. Хотя ученикам запрещалось туда заглядывать, Рунд порой прокрадывалась и наблюдала за тем, как раздувались мехи, слушала, как вскрикивало раскаленное железо под тяжелым молотом. Из кузницы веяло жаром, и Рунд думала, что она похожа на пекло, где обитают темные
