шестидесяти или чуть старше. Поправив очки на узком носу, он тоже заглянул в окошко. – Знаете, он вас очень ценил.
– Не знал. В смысле… он ничего такого мне не говорил.
– Была у него такая странность. – Эрскин, чуть улыбаясь, разглядывал покойного. – Великолепно понимал других, но не очень-то умел с ними общаться.
– Вы знали его по прежней жизни? – спросил Дональд, не сумев иначе сменить тему.
«Прежняя жизнь» для кого-то являлась табу, но с другими о ней можно было говорить свободно.
Эрскин кивнул:
– Мы работали вместе. Ну, в одном госпитале. Несколько лет приглядывались друг к другу, пока я не сделал открытие.
Он протянул руку и коснулся стекла, навсегда прощаясь со старым другом.
– Какое открытие?
Дональд смутно помнил, что Анна о чем-то таком говорила.
Эрскин посмотрел на него. Приглядевшись, Дональд решил, что ему может быть уже за семьдесят. Он выглядел таким же лишенным возраста, как и Турман. Так антикварные статуэтки покрываются патиной и больше не стареют.
– Это я обнаружил ту большую угрозу, – сказал он.
Его слова прозвучали скорее как признание вины, чем гордое заявление, а в голосе пробилась печаль. Снид закончил настраивать панель, поднялся, извинился и ушел, направляя пустую каталку к выходу.
– Наноботы, – вспомнил Дональд. Анна о чем-то таком говорила.
Он увидел, как Турман о чем-то спорит с дочерью, ударяя кулаком по ладони, и у него возник вопрос. Ему захотелось услышать ответ от кого-то другого. Захотелось узнать, совпадают ли два варианта лжи и могут ли они заключать частицу правды.
– Вы были доктором медицины? – спросил он.
Эрскин задумался, хотя вопрос казался достаточно простым.
– Не совсем, – ответил он с сильным британским акцентом. – Я их создавал. Я нанобиотехнолог. – Он сжал пальцы в щепотку и, прищурившись, посмотрел на них сквозь очки. – Мы работали над тем, как обезопасить солдат, обеспечить им лечение после ранений. И тут я обнаружил в образце крови чью-то чужую работу. Крохотные машины, созданные делать противоположное. Машины для борьбы с нашими машинами. Незримая битва уже кипела там, где никто не мог ее увидеть. И уже совсем скоро я обнаружил эту мелкую нечисть повсюду.
Анна и Турман направились к ним. Анна надела бейсболку. Волосы она собрала в узел, который заметно выпирал на макушке. Это была простейшая маскировка того, что она женщина, полезная разве что на расстоянии.
– Я бы хотел как-нибудь поговорить с вами об этом, – торопливо сказал Дональд. – Это могло бы помочь мне… разобраться с проблемой Восемнадцатого укрытия.
– Конечно, – согласился Эрскин.
– Мне надо возвращаться, – сказала Анна Дональду.
Губы у нее слегка кривились после спора с отцом, и Дональд только сейчас осознал, в какой ловушке она оказалась. Он представил целый год, прожитый на военном складе с разбросанными по столу схемами. Спать на той узкой койке, не иметь возможности подняться в кафетерий, чтобы взглянуть на холмы и темные облака или даже поесть, когда захочется, а не зависеть от других, приносящих ей необходимое.
– Я немного провожу молодого человека, – услышал Дональд слова Эрскина, положившего руку ему на плечо. – Хочу немного поболтать с нашим мальчиком.
Турман прищурился, но возражать не стал. Анна в последний раз сжала руку Дональда, взглянула на капсулу и направилась к выходу. Турман последовал за ней, чуть позади.
– Пойдем со мной. – Дыхание Эрскина туманило воздух. – Хочу тебе кое-кого показать.
38
Дорогу между капсулами Эрскин выбирал целенаправленно, словно проделывал этот путь десятки раз. Дональд шагал следом, потирая озябшие руки. Он провел слишком много времени в этом помещении, похожем на склеп. Холод вновь стал проникать в его кости.
– Турман все повторяет, что мы были уже мертвы, – сказал он, решив задать Эрскину прямой вопрос. – Это правда?
Эрскин оглянулся, подождал, пока Дональд его догонит, и задумался над вопросом.
– Ну? Да или нет?
– Я никогда не видел устройства, эффективного на сто процентов. Мы в своей работе даже близко к такому не подошли, а все, сделанное в Иране и Сирии, было намного грубее. Впрочем, у Северной Кореи имелось несколько элегантных решений. Я бы поставил на них. То, что они уже создали, могло погубить большинство из нас. Так что эта часть ответа достаточно близка к правде. – Он зашагал дальше через зал со спящими мертвецами. – Даже самые страшные эпидемии рано или поздно выжигают себя, так что сказать трудно. Я настаивал на мерах противодействия. Виктор настаивал на этом. – Он обвел зал рукой.
– И Виктор победил.
– Именно так.
– Как думаете, у него… появились сомнения? И поэтому он?..
Эрскин остановился возле одной из капсул и опустил ладони на ее холодную крышку.
– Я уверен, что у всех нас есть сомнения, – печально проговорил он. – Но не думаю, что Вик хоть раз усомнился в правильности этой миссии. Не знаю, почему он так поступил. Такое было не в его характере.
Дональд заглянул в капсулу, к которой его привел Эрскин. В ней лежала женщина средних лет с заиндевевшими ресницами.
– Моя дочь, – пояснил Эрскин. – Мой единственный ребенок.
Они помолчали. В наступившей тишине слышалось лишь еле различимое гудение тысяч работающих капсул.
– Когда Турман принял решение разбудить Анну, я мог лишь мечтать о том, чтобы поступить так же. Но ради чего? Повода не было, а ее опыт не требовался. Кэролайн бухгалтер. К тому же несправедливо вырывать ее из снов.
Дональду хотелось спросить, будет ли такое справедливо хоть когда-нибудь. Какой мир Эрскин предполагал показать дочери в будущем? Когда ее разбудят для нормальной жизни?
– Когда я обнаружил в ее крови наноботы, то понял, что мы поступаем правильно. – Он повернулся к Дональду. – Я знаю, что ты ищешь ответы, сынок. Мы все их ищем. Это жестокий мир. И он всегда был жестоким. Я всю жизнь искал способы, как сделать его лучше, исправить ошибки, мечтал об идеале. Но на каждого идеалиста вроде меня всегда найдется десяток тех, кто стремится все разрушить. И для этого достаточно, чтобы повезло всего лишь одному из них.
Дональд вспомнил тот день, когда Турман вручил ему Правила. Та толстая книга стала началом его погружения в безумие. Он вспомнил их разговор в той огромной камере, ощущение, что его чем-то заражают, параноидальную мысль о том, что в него вторгается нечто мерзкое и невидимое. Но если Эрскин и Турман говорили правду, он был инфицирован задолго до этого.
– Вы не отравляли меня в тот день. – Он посмотрел на Эрскина, складывая истину из кусочков. – Тот разговор с Турманом и все недели, что он провел в той камере, назначая в
